In Canto Two of his poem Shade (one of the three main characters in VN’s novel Pale Fire, 1962) tells about his daughter who always nursed a small mad hope:
I think she always nursed a small mad hope. (Line 383)
In Canto Three of his poem Shade tells about IPH (a lay Institute of Preparation for the Hereafter) and, at the end, mentions “faint hope:”
Stormcoated, I strode in: Sybil, it is
My firm conviction—“Darling, shut the door.
Had a nice trip?” Splendid—but what is more
I have returned convinced that I can grope
My way to some—to some—”Yes, dear?” Faint hope. (ll. 830-835)
Shade’s wife Sybil and Queen Disa (the wife of Charles the Beloved, the last self-exiled king of Zembla) seem to be one of the same person. Duchess of Payn, of Great Payn and Mone, Queen Disa seems to blend Shakespeare’s Desdemona with Leonardo’s Mona Lisa. At the end of a draft (inserted by Soviet editors in the gap in “The Egyptian Nights,” 1835) Pushkin compares a poet to Desdemona who, without asking anybody, chooses kumir (the idol) for her heart:
Таков поэт: как Аквилон
Что хочет, то и носит он —
Орлу подобно, он летает
И, не спросясь ни у кого,
Как Дездемона избирает
Кумир для сердца своего.
In his poem Nadezhdoy sladostnoy mladencheski dysha… (“Breathing youthfully with sweet hope…” 1823) Pushkin says that, had he believed in immortality of his soul, he would destroy life, urodlivyi kumir (an ugly idol):
Надеждой сладостной младенчески дыша,
Когда бы верил я, что некогда душа,
От тленья убежав, уносит мысли вечны,
И память, и любовь в пучины бесконечны, —
Клянусь! давно бы я оставил этот мир:
Я сокрушил бы жизнь, уродливый кумир,
И улетел в страну свободы, наслаждений,
В страну, где смерти нет, где нет предрассуждений,
Где мысль одна плывёт в небесной чистоте...
Но тщетно предаюсь обманчивой мечте;
Мой ум упорствует, надежду презирает...
Ничтожество меня за гробом ожидает...
Как, ничего! Ни мысль, ни первая любовь!
Мне страшно... И на жизнь гляжу печален вновь,
И долго жить хочу, чтоб долго образ милый
Таился и пылал в душе моей унылой.
Ot tlen’ya ubezhav (having fled decay) in the poem’s third line brings to mind tlen’ya ubezhit ([my soul] will flee decay), a phrase used by Pushkin his poem Exegi monumentum (1836).
Nadezhda (“Hope,” 1894) is a poem by Merezhkovski, the author of Voskresshie bogi. Leonardo da Vinchi (“Resurrected Gods. Leonardo da Vinci,” 1901):
Надежда милая, нельзя тебя убить!
Ты кажешься порой мне страшною химерой,
И все-таки я полн беспомощною верой.
Несчастная! как я, должна ты лгать, чтоб жить.
Ты в рубище зимой встречалась мне порою
На снежных улицах, в мерцанье фонаря;
Как изгнанная дочь великого царя,
С очами гордыми, с протянутой рукою.
И каждый раз, глупец, я брал тебя домой,
И посиневшие от холода, в тревоге,
Отогревал в руках твои босые ноги;
И рад был, что ты вновь смеёшься надо мной.
На золотых кудрях ещё снежинки тают,
Но мой очаг горит, наполнен мой бокал…
Мне кажется, что я давно тебя искал…
И легкою чредой мгновенья улетают.
Я знаю, что меня ты к бездне приведёшь,
Но сердцу надо быть счастливым хоть ошибкой,
Я знаю, что ты — смерть, я знаю, что ты — ложь,
И всё-таки тебя я слушаю с улыбкой.
Уйди, оставь меня! Что значит эта власть?
Но нет, ты не уйдёшь — до вечного порога.
Я проклинал любовь, и проклинал я Бога,
А не могу тебя, безумную, проклясть.
In his poem Merezhkovski compares nadezhda (hope) to the expelled daughter of a great king. Sybil Shade’s and Queen Disa’s “real” seems to be Sofia Botkin. Sofia Botkin’s maiden name, Lastochkin comes from lastochka (swallow). Lastochki (“The Swallows,” 1895) is a poem by Merezhkovski and a poem (1884) by Fet (who was married to Maria Botkin). In his essay Pushkin (1896) Merezhkovski mentions neyasnyi shyopot Sibilly (the unclear whisper of the Sybil) in Baratynski’s verses and quotes Pushkin’s poem Ne day mne Bog soyti s uma… (“The Lord Forbid my Going Mad…” 1833):
Наконец сомнения в благах западной культуры - неясный шёпот сибиллы у Баратынского - Лев Толстой превратил в громовый воинственный клич; любовь к природе Лермонтова, его песни о безучастной красоте моря и неба - в "четыре упряжки", в полевую работу; христианство Достоевского и Гоголя, далекое от действительной жизни, священный огонь, пожиравший их сердца, - в страшный циклопический молот, направленный против главных устоев современного общества. Но всего замечательнее, что это русское возвращение к природе - русский бунт против культуры, первый выразил Пушкин, величайший гений культуры среди наших писателей:
Когда б оставили меня
На воле, как бы резво я
Пустился в тёмный лес!
Я пел бы в пламенном бреду,
Я забывался бы в чаду
Нестройных, чудных грез,
И силен, волен был бы я,
Как вихорь, роющий поля,
Ломающий леса.
И я б заслушивался волн,
И я глядел бы, счастья полн,
В пустые небеса.
The poet Shade, his commentator Kinbote (who imagines that he is Charles the Beloved) and his murderer Gradus seem to represent three different aspects of Botkin’s personality. An American scholar of Russian descent, Professor Vsevolod Botkin went mad and became Shade, Kinbote and Gradus after the tragic death of his daughter Nadezhda (Hazel Shade of Kinbote’s Commentary). There is a hope that, when Kinbote completes his work on Shade’s poem and commits suicide (on Oct. 19, 1959, the anniversary of Pushkin’s Lyceum), Botkin, like Count Vorontsov (a target of Pushkin’s epigrams, “half-milord, half-merchant, etc.”), will be full again.
Alexey Sklyarenko