The characters in VN’s novel Kamera Obskura (“Laughter in the Dark,” 1933) include Margo Denis and von Korovin, the guests at a party given by Kretschmar:
Всё было как следует: на японском подносе в прихожей лежало некоторое число записок: доктор Ламперт – Марго Денис, Роберт Горн – Магда Петерс, фон-Коровин – Ольга Вальдгейм и т. д. Недавно поступивший буфетчиком рослый пожилой мужчина с лицом английского лорда (так, по крайней мере, находила Магда, иногда останавливавшая на нём взгляд, не лишённый легкой задумчивости) величаво встречал гостей. Через каждые несколько минут раздавался звонок. В угловой гостиной было уже пять человек гостей, не считая Магды. Вот явился Коровин – «фон»-Коровин. Он был худощав, носил монокль и говорил по-немецки превосходно.
(chapter XV)
Korova being Russian for “cow,” von Korovin brings to mind Skotinin (from skotina, “cattle, livestock; swine, brute”), Mme Prostakov’s brother in Fonvizin’s play Nedorosl’ (“The Minor,” 1782). In his poem Ten’ Fonvizina (“The Shade of Fonvizin,” 1815) Pushkin invariably calls Fonvizin by his first name, Denis, and mentions lekarya (the doctors) who torment the mortals:
В раю, за грустным Ахероном,
Зевая в рощице густой,
Творец, любимый Аполлоном,
Увидеть вздумал мир земной.
То был писатель знаменитый,
Известный русский весельчак,
Насмешник, лаврами повитый,
Денис, невежде бич и страх.
…Иным житьё, другие плачут,
И мучат смертных лекаря…
In the list of guests Margo Denis is paired with Dr. Lampert, the old doctor who fails to save Kretshchmar’s daughter Irma.
In Lines 200-266 of Pushkin’s poem the shade of Fonvizin visits old Derzhavin. Upon hearing Derzhavin’s new verses Hermes (Fonvizin’s companion) asks Denis “why must one live so long:”
«Какое чудное явленье!» —
Фонвизин спутнику сказал.
«Оставь пустое удивленье, —
Эрмий с усмешкой отвечал. —
На Пинде славный Ломоносов
С досадой некогда узрел,
Что звучной лирой в сонме россов
Татарин бритый возгремел,
И гневом Пиндар Холмогора
И тайной завистью горел.
Но Феб услышал глас укора,
Его спокоить захотел,
И спотыкнулся мой Державин
Апокалипсис преложить.
Денис! он вечно будет славен,
Но, ах, почто так долго жить?»
“Derzhavin” (1931) is a book by Hodasevich. In his poem Slepoy (“Blind Man,” 1923) Hodasevich mentions korova (a cow) reflected in the blind man’s wall-eyes:
Палкой щупая дорогу,
Бродит наугад слепой,
Осторожно ставит ногу
И бормочет сам с собой.
А на бельмах у слепого
Целый мир отображён:
Дом, лужок, забор, корова,
Клочья неба голубого —
Всё, чего не видит он.
With a cane he feels his way,
blind man on a random walk,
carefully he plants a foot
and mumbles something to himself.
In the whiteness of his eyes
a universe reflected back:
a house, a field, a fence, a cow,
patches of a pale blue sky -
everything that he can't see.
(tr. Peter Daniels)
The main character in VN’s novel, Bruno Kretschmar loses his eyesight in a car accident. Musing about the director of a magnificent music hall who offered him his own box, Robert Horn (Magda’s lover, a talented but unprincipled artist who makes cruel fun of the blind man) compares him to ten’ raznotsvetnykh sharov (the shadow of multicolored spheres):
Когда же он говорил совсем серьёзно о книге или картине, у Горна было приятное чувство, что он – участник заговора, сообщник того или иного гениального гаера – создателя картины, автора книги. Жадно следя за тем, как Кречмар (человек, по его мнению, тяжеловатый, недалёкий, с простыми страстями и добротными, слишком добротными познаниями в области живописи) страдает и как будто считает, что дошёл до самых вершин человеческого страдания, – следя за этим, Горн с удовольствием думал, что это ещё не всё, далеко на всё, а только первый номер в программе превосходного мюзик-холла, в котором ему, Горну, предоставлено место в директорской ложе. Директором же сего заведения не был ни Бог, ни дьявол. Первый был слишком стар и мастит и ничего не понимал в новом искусстве, второй же, обрюзгший чёрт, обожравшийся чужими грехами, был нестерпимо скучен, скучен, как предсмертная зевота тупого преступника, зарезавшего ростовщика. Директор, предоставивший Горну ложу, был существом трудноуловимым, двойственным, тройственным, отражающимся в самом себе, – переливчатым магическим призраком, тенью разноцветных шаров, тенью жонглёра на театрально освещенной стене… Так, по крайней мере, полагал Горн в редкие минуты философских размышлений. (chapter XXI)
At the end of the same chapter of VN’s novel the porter mentions Irma’s recent death and the postman remarks that love is blind:
«Прямо не верится, – сказал швейцар, когда те прошли, – прямо не верится, что у него недавно умерла дочка».
«А кто второй?» – спросил почтальон.
«Почём я знаю. Завела молодца ему в подмогу, вот и всё. Мне, знаете, стыдно, когда другие жильцы смотрят на эту… (нехорошее слово). А ведь приличный господин, сам-то, и богат, – мог бы выбрать себе подругу поосанистее, покрупнее, если уж на то пошло».
«Любовь слепа», – задумчиво произнёс почтальон.
In his poem Amur i Gimeney (“Amor and Hymen,” 1816) Pushkin says that Amor (the Latin name of Cupid, the god of love) is not blind at all:
Сегодня, добрые мужья,
Повеселю вас новой сказкой.
Знавали ль вы, мои друзья,
Слепого мальчика с повязкой?
Слепого?.. Вот? Помилуй, Феб!
Амур совсем, друзья, не слеп:
Но шалуну пришла ж охота,
Чтоб, людям на смех и назло,
Его безумие вело.
In Pushkin’s poem Amor exchanges his blindfold for Hymen’s fonar’ (lantern):
Вот мальчик мой к нему подходит
И речь коварную заводит:
«Развеселися, Гименей!
Ну, помиримся, будь умней!
Забудь, товарищ мой любезный,
Раздор смешной и бесполезный!
Да только навсегда, смотри!
Возьми ж повязку в память, милый,
А мне фонарь свой подари!»
Bumazhnye fonari (“Paper Lanterns,” 1896) is a famous painting by Konstantin Korovin:
Robert Horn is a cartoonist. In Pushkin’s poem K Natal’ye (“To Natalia,” 1813) Amuru (Dat. of Amur) rhymes with karikaturu (Acc. of karikatura, “caricature, cartoon”):
Так и мне узнать случилось,
Что за птица Купидон;
Сердце страстное пленилось;
Признаюсь — и я влюблён!
Пролетело счастья время,
Как, любви не зная бремя,
Я живал да попевал,
Как в театре и на балах,
На гуляньях иль в воксалах
Лёгким зефиром летал;
Как, смеясь во зло Амуру,
Я писал карикатуру
На любезный женский пол;
Но напрасно я смеялся,
Наконец и сам попался,
Сам, увы! с ума сошёл…
Pushkin’s poem has for epigraph the opening lines of Choderlos de Laclos’ Epître à Margot (1774):
Pourquoi craindrais-je de le dire?
C’est Margot qui fixe mon goût.
Pierre Choderlos de Laclos is the author of Les Liaisons dangereuses (1782), an epistolary novel. Natalia was the name of Pushkin’s beautiful wife. Pushkin died in 1837, a few years before the invention of photography. Kamera Obskura is VN’s most cinematic novel (Kretschmar’s mistress and murderer, Magda Peters dreams of becoming a Hollywood actress).
Btw., korova is also mentioned by Pushkin in his poem Glukhoy glukhogo zval k sudu sud’yi glukhogo (“A deaf man called a deaf man to the court of a deaf judge…” 1830), a free translations of Pelisson’s epigram “Les trois sourds:”
Глухой глухого звал к суду судьи глухого,
Глухой кричал: «Моя им сведена корова!» —
«Помилуй,— возопил глухой тому в ответ, —
Сей пустошью владел ещё покойный дед».
Судья решил: «Чтоб не было разврата,
Жените молодца, хоть девка виновата».
Robert Horn sued the film diva Dorianna Karenina (another guest of Kretschmar) for using Cheepy (the guinea pig) in an advertisement. To Horn’s question if she ever read Tolstoy Dorianna replies that she did not. The name of Kretschmar’s wife, Annalisa, hints at Liza Annenski, the hero’s wife in Tolstoy’s story D’yavol (“The Devil,” 1889).
Alexey Sklyarenko