In VN’s story Vesna v Fialte (“Spring in Fialta,” 1936) the narrator mentions the link between hymen and death:
Пора было садиться, она быстро, но набожно всех перецеловала, влезла в тамбур, исчезла, а затем сквозь стекло я видел, как она располагалась в купе, вдруг забыв о нас, перейдя в другой мир, и было так, словно все мы, державшие руки в карманах, подглядывали ничего не подозревавшую жизнь за окном, покуда она не очнулась опять, по стеклу барабаня, затем вскидывая глаза, вешая картину, но ничего не получалось; кто-то помог ей, и она высунулась, страшно довольная; один из нас, уже вынужденный шагать, передал ей журнал и Таухниц (по-английски она читала только в поезде), всё ускользало прочь с безупречной гладкостью, и я держал скомканный до неузнаваемости перронный билет, а в голове назойливо звенел, Бог весть почему выплывший из музыкального ящика памяти, другого века романс (связанный, говорили, с какой-то парижской драмой любви), который певала дальняя моя родственница, старая дева, безобразная, с жёлтым, как церковный воск, лицом, но одержимая таким могучим, упоительно-полным голосом, что он как огненное облако поглощал её всю, как только она начинала:
On dit que tu te maries,
Tu sais que j'en vais mourir,
и этот мотив, мучительная обида и музыкой вызванный союз между венцом и кончиной, и самый голос певицы, сопроводивший воспоминание, как собственник напева, несколько часов подряд не давали мне покоя, да и потом ещё возникали с растущими перерывами, как последние, всё реже и всё рассеяннее приплескивающие, плоские, мелкие волны или как слепые содрогания слабеющего била, после того как звонарь уже сидит снова в кругу своей весёлой семьи.
Doors were beginning to slam; she quickly but piously kissed her friends, climbed into the vestibule, disappeared; and then I saw her through the glass settling herself in her compartment, having suddenly forgotten about us or passed into another
world, and we all, our hands in our pockets, seemed to be spying upon an utterly unsuspecting life moving in that aquarium dimness, until she grew aware of us and drummed on the windowpane, then raised her eyes, fumbling at the frame as if hanging a picture, but nothing happened; some fellow passenger helped her, and she leaned out, audible and real, beaming with pleasure; one of us, keeping up with the stealthily gliding car, handed her a magazine and a Tauchnitz (she read English only when traveling); all was slipping away with beautiful smoothness, and I held a platform ticket crumpled beyond recognition, while a song of the last century (connected, it has been rumored, with some Parisian drama of love) kept ringing and ringing in my head, having emerged, God knows why, from the music box of memory, a sobbing ballad which often used to be sung by an old maiden aunt of mine, with a face as yellow as Russian church wax, but whom nature had given such a powerful, ecstatically full voice that it seemed to swallow her up in the glory of a fiery cloud as soon as she would begin:
On dit que tu te maries,
tu sais que j’en vais mourir
and that melody, the pain, the offense, the link between hymen and death evoked by the rhythm, and the voice itself of the dead singer, which accompanied the recollection as the sole owner of the song, gave me no rest for several hours after Nina’s departure and even later arose at increasing intervals like the last flat little waves sent to the beach by a passing ship, lapping ever more infrequently and dreamily, or like the bronze agony of a vibrating belfry after the bell ringer has already reseated himself in the cheerful circle of his family.
Nina was the name of Griboedov’s young wife. She became a widow five months after her marriage. In his essay Griboedov (1929), written for the hundredth anniversary of the poet’s death, Khodasevich mentions the fact that both Griboedov and Pushkin have dropped their engagement rings during the wedding ceremony:
Бракосочетание состоялось 22 августа вечером. Во время венчания лихорадка вновь стала трясти Грибоедова, и он уронил обручальное кольцо (как через полтора года уронил своё кольцо Пушкин).
VN (who was born in 1899, one hundred years after Pushkin’s birth) wrote Spring in Fialta in April, 1936, a year before the centenary of Pushkin’s death.
Alexey Sklyarenko