Неужели же он в каком-то
невыносимом для рассудка, дико буквальном смысле имел в виду исчезнуть в своём
творчестве, раствориться в своих стихах, оставить от себя, от своей
туманной личности только стихи? Не переоценил ли он "прозрачность
и прочность такой необычной гробницы"?
Cannot it actually be that in a wildly literal sense, unacceptable
to one's reason, he meant disappearing in his art, dissolving in his verse, thus
leaving of himself, of his nebulous person, nothing but verse? One wonders if he
did not overestimate
The
transparence and soundness
Of
such an unusual coffin.
In
Pushkin's "Fairy Tale about the Dead Princess and the Seven Knights"
Korolevich Elisey (Prince Elysius) asks the Sun, the Moon and the Wind
about the Princess' whereabouts. The sun and the wind are mentioned in the
song that in VN's story Oblako, ozero, bashnya ("Cloud, Castle, Lake,"
1937) Vasiliy Ivanovich is made to sing:
Распростись с пустой
тревогой,
Палку толстую возьми
И шагай большой дорогой
Вместе с добрыми
людьми.
По холмам страны родимой
Вместе с добрыми людьми,
Без
тревоги нелюдимой,
Без сомнений, чёрт возьми.
Километр за
километром
Ми-ре-до и до-ре-ми,
Вместе с солнцем, вместе с
ветром,
Вместе с добрыми людьми.
Vasiliy Ivanovich meets his fellow travellers by Window Number
6, at seven a. m.:
У кассы номер шесть, в
семь утра, как было указано в примечании к билету, он и увидел их
(его уже ждали: минуты на три он всё-таки опоздал). Сразу выделился
долговязый блондин в тирольском костюме, загорелый до цвета
петушиного гребня, с огромными, золотисто-оранжевыми,
волосатыми коленями и лакированным носом.
A
lanky blond young man in Tyrolese garb stood out at once. He was burned the
color of a cockscomb, had huge brick-red knees with golden hairs, and his nose
looked lacquered.
"The
color of a cockscomb" brings to mind Pushkin's Skazka o zolotom
petushke ("The Fairy Tale about the Golden Cockerel," 1834). In Pushkin's
fairy tale the golden cockerel from the spire cries to Tsar Dadon:
"Kiri-ku-ku,
Tsarstvuy, lyozha na
boku!"
"Cock-a-doodle-doo,
Reign, lying on your side!"
In "The Waltz Invention" Waltz tells the generals that they can i sidya
i lyozha (in both sitting and lying positions) listen to his "king's
speech:"
Вальс. Вниманье, господа! Я объявляю начало
новой жизни. Здравствуй, жизнь!
Герб. Встать?
Гроб. Нужно встать?
Вальс. Вы
можете и сидя и лёжа слушать.
Общий смех.
Ах, как вы смешливы.
(Act Two)
When Vasiliy Ivanovich refuses to return to Berlin, his companions seize
him by the arms and he is "swept along a forest road as in a hideous fairy
tale:"
Увлекаемый, как в дикой сказке по лесной дороге,
зажатый, скрученный, Василий Иванович не мог даже обернуться и только
чувствовал, как сияние за спиной удаляется, дробимое деревьями, и вот уже нет
его, и кругом чернеет бездейственно ропщущая чаша.
Trying to oppose violence, Vasliy Ivanovich uses the phrase
priglashenie na kazn':
-- Я буду жаловаться, -- завопил
Василий Иванович. -- Отдайте мне мой мешок. Я вправе остаться где желаю. Да
ведь это какое-то приглашение на казнь, -- будто добавил он, когда его
подхватили под руки.
In VN's novel Priglashenie na kazn' ("Invitation to a Beheasing."
1935) everybody, except Cincinnatus, is transparent.
The characters of "The Waltz Invention" include the invisible
President:
Дверь распахивается.
Голос. Господин
Президент Республики!
Генералы встают, как бы
идут навстречу и возвращаются, словно сопровождая кого-то, но
сопровождаемый -- невидим. Невидимого Президента подводят к пустому креслу,
и по движениям Герба и министра видно, что невидимого
усаживают.
Министр (к пустому креслу). Господин Президент,
позволяю себе сказать, что вы пожаловали к нам весьма своевременно!
За сегодняшний день, -- полковник, придвиньте к Президенту
пепельницу, -- за сегодняшний день случилось нечто столь важное, что
ваше присутствие необходимо. Господин Президент, по некоторым
признакам приходится заключить, что мы находимся накануне
государственного переворота, -- или, вернее, этот переворот происходит вот
сейчас, в этой зале. Невероятно, но так. Я по крайней мере, и вот
-- комиссия, и... и, словом, все тут считаем, что нужно покориться,
нужно принять неизбежное... И вот мы сейчас слушаем речь, -- я
затрудняюсь охарактеризовать её, но она... но она,
господин Президент, она -- почти тронная!..
Сон. Ну, Вальс, валяйте дальше. Я любуюсь вами, вы
гениальны.
Министр. Вот вы послушайте, господин Президент, вы только
послушайте... (Act Two)
As he speaks to the President, the Minister twice repeats the word
poslushayte (listen).
Poslushayte (1914) is a poem by
Mayakovski. VN's "late namesake" is the author of
Oblako v shtanakh
("Trousered Cloud," 1915) and
Khorosho ("Good," 1927). In VN's story
Istreblenie tiranov (
"Tyrants
Destroyed," 1938) khorosho-s ("now then") is
the opening word in the
verses of our
foremost poet declaimed on the radio by an actor's juicy voice, replete
with baritone modulations:
Хорошо-с,-- а помните, граждане,
Как хирел наш край без
отца?
Так без хмеля сильнейшая жажда
Не создаст ни пивца, ни
певца.
Вообразите, ни реп нет,
Ни баклажанов, ни брюкв...
Так и
песня, что днесь у нас крепнет,
Задыхалась в луковках букв.
Шли мы
тропиной исторенной,
Горькие ели грибы,
Пока ворота истории
Не дрогнули
от колотьбы!
Пока, белизною кительной
Сияя верным сынам,
С улыбкой
своей удивительной
Правитель не вышел к
нам.
Gor'kie griby (bitter toadstools) in that poem hint at Maxim Gorky
(the penname of A. M. Peshkov, 1868-1936), the author of Mat'
("Mother," 1906), and at Griboedov, the author of Gore ot uma
("Woe from Wit," 1824). In Griboedov's comedy Famusov exclaims: Chto za
komissiya, sozdatel', byt' vzrosloy docheri ottsom! ("What a mishap, o
Lord, to be an adult daughter's father!") According to Famusov (who calculates
the pregnancy of a lady friend), on Thursday he is invited to the funaral
(v chetverg ya zvan na pogreben'ye). In "The Enchanter," at the funeral
of the girl's mother, the protagonist is told that in a couple of years he will
have a lot of troubles with his step-daughter:
На похоронах народу было совсем мало (но почему-то
явился один из его прежних полуприятелей -- золотых дел мастер с женой), и
потом, в обратном автомобиле, полная дама (бывшая также на его шутовской
свадьбе) говорила ему, участливо, но и внушительно (он сидел, головы не поднимая
-- голова от езды колебалась), что теперь-то по крайней
мере ненормальное положение ребёнка должно измениться (приятельница
бывшей особы притворилась, что смотрит на улицу) и что в отеческой заботе
он непременно найдёт должное утешение, а другая (бесконечно отдалённая
родственница покойной) вмешалась и сказала: "Девчоночка-то прехорошенькая!
Придётся вам смотреть в оба -- и так уже не по летам крупненькая, а годика через
три так и будут липнуть молодые люди -- забот не оберётесь", -- и он про себя
хохотал, хохотал на пуховиках счастья.
In "The Enchanter" griby (mushrooms) are mentioned:
Глядя на лесок, волнистыми прыжками всё
приближавшийся с холма на холмок, пока не съехал по скату и не споткнулся о
дорогу, где был пересчитан и убран,
-- он подумал: "Не сделать ли тут привал?
Небольшая прогулка, посидим на мху среди грибов и бабочек..." Но
остановить шофёра он не решился: что-то невыносимое было в образе
подозрительного автомобиля, бездельничающего на шоссе.
In "The Waltz Invention" Grib is one of the eleven generals.
According to Grib (the architect whom Waltz asks to build for
him nechto skazochnoe, something miraculous) he is not
volshebnik (a magician):
Гриб. Видите ли, ваше... ваше сиятельство, я,
собственно, архитектор.
Вальс. А... так бы сразу и сказали. Глупое
недоразумение. Мне от него захотелось есть. Отлично. Вам уже сообщили, что
мне нужно?
Гриб. Вам нужен дворец.
Вальс. Да, дворец. Отлично. Я люблю
громадные, белые, солнечные здания. Вы для меня должны построить нечто
сказочное, со сказочными удобствами. Колонны, фонтаны, окна в полнеба,
хрустальные потолки... И вот ещё, -- давняя моя мечта... чтоб
было такое приспособление, -- не знаю, электрическое, что ли, -- я в
технике слаб, -- словом, проснёшься, нажмёшь кнопку, и кровать тихо едет и
везёт тебя прямо к ванне... И еще я хочу, чтоб во всех стенах
были краны с разными ледяными напитками... Всё это я
давно-давно заказал судьбе, -- знаете, когда жил в душных, шумных, грязных
углах... лучше не вспоминать.
Гриб. Я представлю вам планы... Думаю, что
угожу.
Вальс. Но главное, это должно быть выстроено скоро, я вам даю десять
дней. Довольно?
Гриб. Увы, одна доставка материалов потребует больше
месяца.
Вальс. Ну, это -- извините. Я снаряжу целый флот. В три дня
будет доставлено...
Гриб. Я не волшебник. Работа займёт полгода, минимум.
(Act Three)
Alexey
Sklyarenko