Гриб. Вам нужен дворец.

Вальс. Да, дворец. Отлично. Я люблю громадные, белые, солнечные здания. Вы для меня должны построить нечто сказочное, со сказочными удобствами.
Колонны, фонтаны, окна в полнеба, хрустальные потолки... И вот ещё, -- давняя моя мечта... чтоб было такое приспособление, -- не знаю, электрическое, что ли, -- я в технике слаб, -- словом, проснёшься, нажмёшь кнопку, и кровать тихо едет и везёт тебя прямо к ванне... И ещё я хочу, чтоб во всех стенах были краны с разными ледяными напитками... Всё это я давно-давно заказал судьбе, -- знаете, когда жил в душных, шумных, грязных углах... лучше не вспоминать.
Гриб. Я представлю вам планы... Думаю, что угожу.
Вальс. Но главное, это должно быть выстроено скоро, я вам даю десять дней. Довольно?
Гриб. Увы, одна доставка материалов потребует больше месяца.
Вальс. Ну, это -- извините. Я снаряжу целый флот. В три дня будет доставлено...
Гриб. Я не волшебник. Работа займёт полгода, минимум. ("The Waltz Invention," Act Three)

Waltz asks Grib (the architect) to build a palace in Palmora (a distant island): "you should build for me something fabulous, with fabulous conveniences." Grib says that he is not a volshebnik (magician).

At the beginning of VN's story Volshebnik ("The Enchanter," 1939) a round island ("not merely security, but the laws of wild life, or is it a vicious circle with a palm in its center?") is mentioned:

Хотя, может быть, на круглом острове, с маленькой Пятницей (не просто безопасность, а права одичания, или это -- порочный круг с пальмой в центре?).

The hero of "The Enchanter" is compared to the wolf in Charles Perrault's fairy tale "Little Red Riding Hood:"

Но из ближайшего номера уже появились две старухи в халатах: первая, как негр седая, коренастая, в лазурных штанах, с заокеанским захлёбом и токанием -- защита животных, женские клубы -- приказывала -- этуанс, этудверь, этусубть, и, царапнув его по ладони, ловко сбила на пол ключ -- в продолжение нескольких пружинистых секунд он и она отталкивали друг дружку боками, но всё равно всё было кончено, отовсюду вытягивались головы, гремел где-то звонок, сквозь дверь мелодичный голос словно дочитывал сказку -- белозубый в постели, братья с шапрон-ружьями -- старуха завладела ключом, он быстро дал ей пощёчину и побежал, весь звеня, вниз по липким ступеням.

Waltz (according the Colonel, a madman whom his costume and that quick look of a wolf betray) is general Berg's protégé. The Minister rings up Berg and learns about Perrault's death last night. According to general Berg, poor old Perrault died in his sleep:

Министр (по телефону). Соедините меня с генералом Бергом. Пауза. Здравствуйте, генерал. Да, это я. Как поживаете нынче? Нет, я спрашиваю, как вы нынче поживаете. Да, я знаю, что люмбаго, -- но как, -- лучше? Ну, весной всегда так бывает... Кто? А, мне ещё не докладывали. Этой ночью? Жаль! Слава богу, что умер во сне, бедняга. Да, я пошлю моего полковника. Ну, конечно, достойна пенсии. Только этим не занимается моё министерство. Думаю, что ей дадут. Да я же говорю вам, что это не я решаю, я тут совершенно ни при чём. Ах, боже мой! Хорошо! Хорошо, постараюсь. Послушайте, генерал, я между прочим хотел вам сказать относительно вашего протеже, словом, про этого изобретателя, которого вы ко мне послали... В том-то и дело, что он был у меня, и оказывается, что это просто-напросто умалишённый. (Act One)

Он засыпает, он засыпает, и так как на его арестантском ложе ни одна мысль не беспокоит его перед сном, то и я получаю отпуск, и только изредка, уже без всякой надежды на успех, стараюсь сложить его сны, комбинируя обрывки его прошлого с впечатлениями настоящего, но вероятно он снов не видит и я работаю зря, и никогда, никогда не раздастся среди ночи его царственный хрип, дабы история могла отметить: диктатор умер во сне.

Presently he sleeps, he sleeps, and, since, on his convict's cot, not a single predormitory thought troubles him, I too am left at liberty, and only occasionally, without the least hope of success, try to compose his dreams, combining fragments of his past with impressions of the present; probably, though, he does not dream and I work in vain, and never, never, will the night be rent by a royal death rattle, leading history to comment: "The dictator died in his sleep." ("Tyrants Destroyed," chapter 14)

In "Tyrants Destroyed" the narrator listens to "the verses of our foremost poet declaimed on the radio by an actor's juicy voice, replete with baritone modulations:"

Хорошо-с,-- а помните, граждане,
Как хирел наш край без отца?
Так без хмеля сильнейшая жажда
Не создаст ни пивца, ни певца.

Вообразите, ни реп нет,
Ни баклажанов, ни брюкв...
Так и песня, что днесь у нас крепнет,
Задыхалась в луковках букв.

Шли мы тропиной исторенной,
Горькие ели грибы,
Пока ворота истории
Не дрогнули от колотьбы!

Пока, белизною кительной
Сияя верным сынам,
С улыбкой своей удивительной
Правитель не вышел к нам.

The poem's opening line, Khorosho-s, - a pomnite, grazhdane ("Now then, citizens, you remember..."), hints at Khorosho ("Good," 1927), a long poem by Mayakovski (VN's "late namesame"). Gor'kie griby (bitter toadstools) mentioned in the poem seem to hint at Gorky and Griboedov (the author of two waltzes). The main character in "The Event," the portrait painter Aleksey Maksimovich Troshcheykin, is a namesake of Gorky (A. M. Peshkov). Griby is plural of grib ("mushroom").

In "The Event" Barboshin (the private detective hired by Troshcheykin to protect himself from Barbashin) complains that his shoe troubles him. He takes it off and finds that a nail sticks out:

Барбошин. Меня этот башмак давно беспокоит. (Стаскивает его.)... (исследуя башмак). Так и знал: гвоздь торчит... Молоточек, что-нибудь... Хорошо, дайте это... (Act Three)

Barboshin's words "Khorosho, dayte eto..." ("Okey, give me this...") hint at two poems by Mayakovski: Khorosho and Pro eto ("About it," 1923). In Oblako v shtanakh ("The Trousered Cloud," 1915) Mayakovski says that a nail sticking out in his boot is more horrible than a fantasy of Goethe:

Что мне до Фауста,
феерией ракет
скользящего с Мефистофелем в небесном паркете!
Я знаю -
гвоздь у меня в сапоге
кошмарней, чем фантазия у Гете!

The only character in "The Enchanter" mentioned by name is Maria (the servant woman at the house of the lady friend of the girl's mother). In Oblako v shtanakh the author adresses Maria (a girl with whom he fell in love in Odessa):

Мария! Мария! Мария!
Пусти, Мария!
Я не могу на улицах!

As in Sobytie ("The Event," 1938) and in Izobretenie Val'sa ("The Waltz Invention," 1938), there is ob in the title of Mayakovski's poem (initially entitled Trinadtsatyi apostol, "The Thirteenth Apostol"). As to the title of my new article, it has been changed to "Igra snov v p'yesakh Nabokova Sobytie i Izobretenie Val'sa i v ego rasskazakh Istreblenie tiranov, Volshebnik i Vasiliy Shishkov" ("The Dream Play in Nabokov's Comedies The Event and The Waltz Invention and in his Stories Tyrants Destroyed, The Enchanter, and Vasiliy Shishkov"). Mayakovski's Oblako v shtanakh has the subtitle tetraptych. VN's two plays and three stories form a pentaptych. This pentaptych is a fivefold dream in which there are five dreamers: Troshcheykin, his wife Lyubov', Waltz, Shishkov (who does not commit suicide dreading certain consequences undreamt of in Hamlet's philosophy) and Nabokov himself. The latter appears in Vasiliy Shishkov (1939) in person:

"First of all," said Shishkov, fixing me with nice, furry eyes, "a person must produce his credentials - am I right? At the police station I would have shown my identity card, and to you, Gospodin Nabokov, I must show this - a cahier of verse."

In his essay on Pisemski (the author of Gor'kaya sud'bina, "The Bitter Destiny," 1859) included in "The Silhouettes of Russian Writers" Ayhenvald points out the fact that in one of his novel Pisemski appears in person:

Снимая с пьедестала других, он не становится на него и сам; когда, своеобразно смешав себя с кругом своих героев и себя же выведя под собственным именем (он вообще действительности не разрешил бы псевдонима), он заставляет Софи разговаривать с m-r Писемским, то, не напрашиваясь на комплимент, искренне говорит о себе: "моя неуклюжая авторская фигура". Ему в самом деле свойственна какая-то писательская неуклюжесть: приземистый, не только знаток земли, крепкий земле, но и данник её тяжести, мастер крестьянской речи, в литературу ходок от мужиков, несентиментальный заступник их горькой судьбины, уважительный к ним, но ими не ослеплённый, не потакающий им ни в их смешном, ни тем менее в их страшном, пристыдивший в их среде снохача-батьку, готовый обменяться с ними крепким словцом, вообще - сопричастный психологическому циклу нашего национального ругательства, здоровый в своей грубости, никогда не пресный, но с солью, не слишком тонкой, не аттической, Писемский так самобытен, так народен и кряжист, что своими писаниями он родной стихии точно оброк платит.

According to the critic, Pisemski is somehow implicated in the psychological cycle of our national oath. Our national oath is the solution of "The Waltz Invention" (the message that Waltz is supposed to transmit). The play's "message" is addressed directly to Stalin whose patronymic, Vissarionovich, brings to mind "furious Vissarion" (as the radical critic Belinski was called). The author of Spor o Belinskom ("The Controversy about Belinski," 1914), Ayhenvald is mentioned in "The Gift."

In Chekhov's story Ionych (1898) Kitty mentions Pisemski's "funny" patronymic: Feofilaktovich. Pushkin signed his polemical articles "Feofilakt Kosichkin."

Vasiliy Shishkov ends as follows:

Неужели же он в каком-то невыносимом для рассудка, дико буквальном смысле имел в виду исчезнуть в своём творчестве, раствориться в своих стихах, оставить от себя, от своей туманной личности только стихи? Не переоценил ли он "прозрачность и прочность такой необычной гробницы"?

Cannot it actually be that in a wildly literal sense, unacceptable to one's reason, he meant disappearing in his art, dissolving in his verse, thus leaving of himself, of his nebulous person, nothing but verse? One wonders if he did not overestimate

The transparence and soundness

Of such an unusual coffin.

Shishkov's lines "quoted" by VN hint at the transparent coffin in which in Pushkin's Skazka o myortvoy tsarevne i semi bogatyryakh ("The Fairy Tale about the Dead Princess and Seven Knights," 1833) the Princess sleeps, after she was poisoned by the maid of her step-mother. In Charles Perrault's Sleeping Beauty the Princess pricks her hand with a spindle and falls into a slumber that lasts a hundred years. In The Event the jeweler's son, Troshcheykin's model, plays football after a sitting and smashes the looking-glass in the entrance hall. Lyubov' cuts her finger and asks Ryovshin to bring from the bedroom another mirror:

Любовь. Вот о чём я вас попрошу. Там, в передней, бог знает какой разгром. Я, например, палец порезала. Пойдите-ка -- нужно перенести из спальни другое зеркало. Марфа не может. (Act Two)

It seems to me that, after learning about Barbashin's departure, Lyubov' commits suicide (presumably, stabs herself) and, in "the sleep of death," dreams of Leonid Barbashin who concealed his identity under the name Salvator Waltz.

In The Waltz Invention Waltz is waiting for the audience v Zale Zerkal (in the Hall of Mirrors):

Министр. Ну, знаете, в таком состоянии вам лучше не ходить. Сидите, сидите, ничего, мы ещё об этом с вами поговорим, будьте покойны... Сон, голубчик, сбегайте за ним. Он ожидает, если не ошибаюсь, в Зале Зеркал. Вы знаете, как пройти?

Полковник, будируя, отошёл к окну.

Сон. Ещё бы не знать. (Уходит.) (Act Two)

In Pushkin's Skazka o myortvoy tsarevne the Princess' step-mother has a magic looking glass. The name of Korolevich (the Prince) who wakes the dead Princess up, Elisey, brings to mind Vasily Maykov's long poem Elisey; ili, razdrazhyonnyi Vakh ("Elysius; or, Irate Bacchus," 1771). See the anecdote about Fonvizin and Maykov in my previos posts. The name of one of the eleven generals in "The Waltz Invention," Brig, seems to hint at Fonvisin's comedy Brigadir ("The Brigadier General," 1766).

Alexey Sklyarenko