In The Event Troshcheykin and his wife Lyubov' several times mention prizraki (the ghosts, phantoms). According to Troshcheykin, these phantoms can kill:
 
Любовь. Вот ещё! Напротив: я сейчас распоряжусь насчёт торта. Это мамин праздник, и я ни в коем случае не собираюсь портить ей удовольствие ради каких-то призраков.

Трощейкин. Милая моя, эти призраки убивают. Ты это понимаешь или нет? Если вообще ты относишься к опасности с такой птичьей беспечностью, то я... не знаю.
(Act One)

Любовь. Наш самый страшный день...

Трощейкин. Наш последний день...

Любовь.  ...обратился в фантастический фарс. От этих крашеных призраков нельзя ждать ни спасения, ни сочувствия.
 
L. Our most terrible day...
T. Our last day...
L. ...has turned into a phantastic farce. Neither rescue, nor sympathy can be expected from those painted phantoms [the guests at Antonina Pavlovna's birthday party]. (Act Two)
 
At the end of the full version of his great poem Vospominanie ("The Remembrance," 1828), beginning Kogda dlya smertnogo umolknet shumnyi den'... ("When for a mortal the noisy day falls silent..."), Pushkin mentions dva prizraka mladye, dve teni milye (two young phantoms, two dear shades) both of whom in a dead language speak to the poet o taynakh schastiya i groba (about the mysteries of happinness and grave):
 
Когда для смертного умолкнет шумный день,
         И на немые стогны града
Полупрозрачная наляжет ночи тень
         И сон, дневных трудов награда,
В то время для меня влачатся в тишине
         Часы томительного бденья:
В бездействии ночном живей горят во мне
         Змеи сердечной угрызенья;
Мечты кипят; в уме, подавленном тоской,
         Теснится тяжких дум избыток;
Воспоминание безмолвно предо мной
         Свой длинный развивает свиток;
И с отвращением читая жизнь мою,
         Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слёзы лью,
         Но строк печальных не смываю.
 
Я вижу в праздности, в неистовых пирах,
         В безумстве гибельной свободы,
В неволе, бедности, изгнании, в степях
         Мои утраченные годы.
Я слышу вновь друзей предательский привет
         На играх Вакха и Киприды,
Вновь сердцу моему наносит хладный свет
         Неотразимые обиды.
Я слышу вкруг меня жужжанье клеветы,
         Решенья глупости лукавой,
И шёпот зависти, и лёгкой суеты
         Укор весёлый и кровавый.
И нет отрады мне — и тихо предо мной
         Встают два призрака младые,
Две тени милые,— два данные судьбой
         Мне ангела во дни былые;
Но оба с крыльями и с пламенным мечом.
         И стерегут… и мстят мне оба.
И оба говорят мне мёртвым языком
         О тайнах счастия и гроба.
 
In the closing lines of Pushkin's draft the word oba (both) is repeated three times. The words sobytie (event) and izobretenie (invention) both have -ob- in them. 
 
At the end of The Event Lyubov' tells Meshaev the Second (the occultist who reads Lyubov's palm) that she thought he would have predicted to her a wonderful, terrifying, magical schast'ye (bliss) awaiting her:
 
Любовь. Ну, вы не много мне сказали. Я думала, что вы предскажете мне что-нибудь необыкновенное, потрясающее... например, что в жизни у меня сейчас обрыв, что меня ждёт удивительное, страшное, волшебное счастье... (Act Three)
 
In the closing line of Vospominanie Pushkin mentions schastie and grob (coffin). In The Waltz Invention Grob is the name of one of the eleven generals. The play's characters include Son (in the English version, Trance), a reporter whose name means "dream; sleep." In Vospominanie Pushkin mentions son, dnevnykh trudov nagrada (sleep, the reward of diurnal labors).
 
Troshcheykin's name and patronymic, Aleksey Maksimovich, hints at Gorky (the writer whose penname means "bitter"). In the fourth line of Vospominanie Pushkin twice repeats the word gor'ko (bitterly):
 
I gor'ko zhaluyus', i gor'ko slyozy l'yu
And I bitterly complain and bitterly shed tears.
 
Pushkin's great poem To * ("I remember a wondrous moment..." 1825) ends in the line: I zhizn', i slyozy, i lyubov' ("And life, and tears, and love"). In The Event Lyubov' is the name of Troshcheykin's wife who is still in love with Barbashin. As she speaks to her husband, Lyubov' mentions bednaya malen'kaya ten' (the little shade) of her son who died three years ago, at the age of two:
 
Любовь. Ты всегда был трусом. Когда мой ребёнок умер, ты боялся его бедной маленькой тени и принимал на ночь валерьянку. Когда тебя хамским образом
облаял какой-то брандмайор за портрет, за ошибку в мундире, ты смолчал и переделал. Когда однажды мы шли по Заводской и два каких-то гогочущих хулигана плыли сзади и разбирали меня по статям, ты притворился, что ничего не слышишь, а сам был бледен, как... как телятина.
(Act Three)
 
According to the portrait painter Troshcheykin, in the previous night he could not fall asleep. He decribes to his wife the idea of a new painting that would include people he knew in the past:
 
Трощейкин (на авансцене). Слушай, малютка, я тебе расскажу, что я ночью задумал... По-моему, довольно гениально. Написать такую штуку, -- вот представь  себе... Этой стены как бы нет, а тёмный провал... и как бы, значит, публика в туманном театре, ряды, ряды... сидят и смотрят на меня. Причём все это лица людей, которых я знаю или прежде знал и которые теперь смотрят на мою жизнь. Кто с любопытством, кто с досадой, кто с удовольствием. А тот с завистью, а эта с сожалением. Вот так сидят передо мной -- такие бледновато-чудные в полутьме. Тут и мои покойные родители, и старые враги, и  твой этот тип с револьвером, и друзья детства, конечно, и женщины, женщины -- все те, о которых я рассказывал тебе -- Нина, Ада, Катюша, другая Нина, Маргарита Гофман, бедная Оленька, -- все... Тебе нравится?
 
Любовь. Почём я знаю? Напиши, тогда я увижу.

Трощейкин. А может быть -- вздор. Так, мелькнуло в полубреду -- суррогат бессонницы, клиническая живопись... Пускай будет опять стена.
 (Act One)
 
Bessonnitsa (insomnia) mentioned by Troshcheykin brings to mind Pushkin's Stikhi, sochinyonnye noch'yu vo vremya bessonnitsy ("Verses Composed at Night during the Insomnia," 1830):
 
Мне не спится, нет огня;
Всюду мрак и сон докучный.
Ход часов лишь однозвучный
Раздаётся близ меня.
Парки бабье лепетанье,
Спящей ночи трепетанье,
Жизни мышья беготня...
Что тревожишь ты меня?
Что ты значишь, скучный шёпот?
Укоризна или ропот
Мной утраченного дня?
От меня чего ты хочешь?
Ты зовёшь или пророчишь?
Я понять тебя хочу,
Смысла я в тебе ищу...
 
In the second line of his great poem Pushkin mentions mrak i son dokuchnyi (darkness and tiresome sleep). In Ilf and Petrov's novel Dvenadtsat' stul'yev ("The Twelve Chairs," 1928) mrak (gloom) is one of the thirty words that make up Ellochka Shchukin's vocabulary. Ellochka can not resist before chaynoe sitechko (the tea-strainer) that Ostap Bender stole from Mme Gritsatsuev (the widow whom Ostap married in Stargorod) and exchanges for it one of the two chairs acquired at the auction. At Antonina Pavlovna's birhtday party Mme Vagabundov, a widow who lost two husbands, mentions prelestnoe sitechko (a charming tea-strainer) and schast'ye (happinness):
 
Элеонора Шнап. Я то же самое говорю. Они были так счастливы! На чём держится людское счастье? На тоненькой-тоненькой ниточке!

Вагабундова (Антонине Павловне).
Какое прелестное ситечко!
Мне пожиже, пожиже...
Да, счастье, -- и вот -- поди же!
(Act Two)
 
In his "Verses Composed at Night during the Insomnia" Pushkin mentions parki bab'ye lepetan'ye (Parca's womanish babble). Eleonora Shnap (Lyubov's former midwife who says that human happinness hangs on a very thin thread) and Mme Vagabundov (Troshcheykin's model) seem to be parki (goddesses of destiny, two of the three Fates of ancient Rome).
 
In The Waltz Invention Son offers to the Minister of War (whose chair was occupied by Waltz) the edge of his chair:
 
Министр (встал). Дайте мне что-нибудь острое! Полковник, мы с вами вместе умрём. Дорогой мой полковник... Какие страшные переживания... Скорей кинжал! (К Грабу.) Что это?
Граб. Разрезательный нож. Я не знаю -- это Бург мне передал.
Голоса. Ах, покажите, как это делается... Попробуйте этим... Чудно выйдет... Просим...
Полковник. Предатели!
Сон. Тише, господа, тише. Сейчас, по-видимому, будет произнесена речь. Дорогой министр, вам придётся сесть на мой стул, я вам могу дать краешек, ваше место теперь занято. Мне очень интересно, что он скажет.
Вальс. Вниманье, господа! Я объявляю начало новой жизни. Здравствуй, жизнь!
Герб. Встать?
Гроб. Нужно встать?
Вальс. Вы можете и сидя и лёжа слушать.
Общий смех.
Ах, как вы смешливы.
Министр. Это они так, -- от волнения. Нервы сдали... Я сам... Говорите, говорите.
Вальс. Покончено со старым, затхлым миром! В окно времён врывается весна. И я, стоящий ныне перед вами, -- вчера мечтатель нищий, а сегодня всех стран  земных хозяин полновластный, -- я призван дать порядок новизне и к выходам сор прошлого направить. Отрадный труд! Можно вас спросить, -- я вашего имени не знаю...
 (Act Two)
 
Gerb and Grob ask Waltz if they should stand up. Waltz replies that they can listen to his speech (Son calls it tronnaya rech', "king's speech") in both sitting and lying positions. Waltz's exclamation Otradnyi trud! ("The gratifying work!") seems to allude to the following ines in Pushkin's Vospominanie:
 
I son, dnevnykh trudov nagrada
and sleep, the reward of diurnal labors
 
I net otrady mne - i tikho predo mnoy
vstayut dva prizraka mladye
And I have no comfort; and slowly before me
the two young phantoms rise.
 
One of the guests at Antonina Pavlovna's birthday party, the famous writer, is star i l'vist (old and leonine). Part One of "The Twelve Chairs" is entitled Stargorodskiy lev ("The Lion of Stargorod"). Troshcheykin compares the famous writer to ferz' (the Queen) and all other guests of Antonina Pavlovna, to peshki (the pawns):
 
Трощейкин. А вот почему вы, Антонина Павловна, пригласили нашего маститого? Всё ломаю себе голову над этим вопросом. На что он вам? И потом, нельзя так: один ферзь, а все остальные -- пешки. (Act One)
 
In "The Twelve Chairs" one of the chapters is entitled Mezhduplanetnyi shakhmatnyi turnir ("The Interplanetary Chess Tournament"). In The Event Lyubov' tells her mother that they live in different worlds and asks Antonina Pavlovna not to establish the interplanetary communication:
 
Любовь. А я тебе говорю: отстань! Ты живёшь в своём мире, а я в своём. Не будем налаживать междупланетное сообщение. Всё равно ничего не выйдет. (Act Three)
 
At Antonina Pavlovna's birthday party the great writer mentions Shakespeare:
 
"Zad, as Shakespeare would have said, zad iz zyk veshchan" (Act Two).
 
Zyk veshchan ("the question" in the writer's pronunciation) hints at vopros (the question) that puzzles Troshcheykin (why A. P. invited to her birtday party the famous writer). Trosheykin always works in a sitting position. The writer pronounces the word "that" in Hamlet's famous monologue to sound like zad (buttocks, hind quarters; German Arsch).
 
In "The Twelve Chairs" Ellochka Shchukin's vocabulary is compared to that of William Shakespeare:
 
William Shakespeare's vocabulary has been estimated by the experts at twelve thousand words. The vocabulary of a Negro from the Mumbo Jumbo tribe amounts to three hundred words.
Ellochka Shchukin managed easily and fluently on thirty.
(Chapter 23, "Ellochka the Cannibal")
 
In The Waltz Invention Waltz asks the Minister of War to exclude from his rich vocabulary the word no ("but"):
 
Министр. Да... ясно... Но...
Вальс. Советую вам изъять словечко "но" из вашего богатого лексикона.
(Act Three)
 
In The Event Troshcheykin often uses the word no:
 
Рёвшин. А я помню, как покойная Маргарита Семёновна Гофман мне тогда сообщила. Ошарашила! Главное, каким-то образом пошёл слух, что Любовь Ивановна при смерти.

Любовь. На самом деле, конечно, это был сущий пустяк. Я пролежала недели две, не больше. Теперь даже шрам не заметен.
 
Трощейкин. Ну, положим. И заметен. И не две недели, а больше месяца. Но-но-но! Я прекрасно помню. А я с рукой тоже немало провозился. Как всё это... Как всё это... Вот тоже -- часы вчера разбил, чёрт! Что, не пора ли? (Act One)
 
In Pushkin's Vospominanie the word no has a crucial importance:
 
...i gor'ko zhaluyus', i gor'ko slyozy l'yu,
no strok pechal'nykh ne smyvayu
...and I bitterly complain and bitterly shed tears,
but do not wash off the sad lines.
 
The action in The Waltz Invention seems to take place in Lyubov's dream that she dreams in the "sleep of death." Perhaps, she made her quietus with a bare bodkin. In The Waltz Invention (see the quote above) the Minister, after Waltz refused to sell him his telemor (Telemort), asks for a dagger in order to stab himself.
 
I think it would not be a mistake or exaggeration if I say that The Event and The Waltz Invention are the two most original plays ever written! The question that they pose is byt' ili ne byt' (to be or not to be).
 
Alexey Sklyarenko
Google Search
the archive
Contact
the Editors
NOJ Zembla Nabokv-L
Policies
Subscription options AdaOnline NSJ Ada Annotations L-Soft Search the archive VN Bibliography Blog

All private editorial communications are read by both co-editors.