Прозерпина не стихи, а музыка: это пенье
райской птички, которое слушая, не увидешь, как пройдёт тысяча
лет. Эти двери давно мне знакомы. Сквозь них, ещё в Лицее,
меня [иногда] часто выталкивали из Элизея. Какая искустная
щеголиха у тебя истина. Подобных цветов мороз не тронет!
"What a smart
dashing lady is istina (truth) in your poems. Such
flowers will be spared by the frost!" (a letter of Sept. 10,
1824, to Pushkin)
In the same letter Delvig
mentions Pushkin's poem
Demon (1823) and
addresses Pushkin
vashe Parnasskoe velichestvo ("your
Parnassian majesty"):
Есть ещё у меня не просьба, но только спрос:
не вздумаешь ли ты дать мне стихов двадцать из Евгения
Онегина? Это хорошо бы было для толпы, которая не поймёт
всей красоты твоей Прозерпины или Демона, а уж про Онегина
давно горло дерёт. Подумайте, ваше Парнасское величество!
In Ada Demon is
the society nickname of Van's and Ada's father. 'Guillaume de
Monparnasse' ("the leaving out of the 't' made it more
intime," 1.31) is the penname of Mlle Larivière
(Lucette's governess).
In his poem O vy,
kotorye lyubili... ("Oh you, who loved..." 1821)
Pushkin mentions "the secret flowers of Parnassus" and
arkhivy ada (the archives of Hell):
О вы,
которые любили
Парнасса тайные цветы
И своевольные <мечты>
Вниманьем слабым наградили,
Спасите труд небрежный мой —
Под сенью
<покрова? <?>
От рук
Невежества слепого,
От взоров Зависти косой.
Картины, думы и рассказы
10 Для вас я вновь перемешал,
Смешное с важным сочетал
И бешеной любви проказы
В архивах ада отыскал...
...I have mixed for you
again
the pictures, thoughts and
tales,
combined the funny with the
serious
and discovered the pranks of
a frenzied love
in the archives of Hell...
Van Veen (the narrator and
main character in Ada) compares his and
Ada's half-sister Lucette to Blok's Incognita:
He [Van] headed for the bar, and as he
was in the act of wiping the lenses of his black-framed
spectacles, made out, through the optical mist (Space's recent
revenge!), the girl whose silhouette he recalled having seen
now and then (much more distinctly!) ever since his
pubescence, passing alone, drinking alone, always alone, like
Blok's Incognita. (3.3)
In Blok's poem Neznakomka
(Incognita, 1906) p'yanitsy s glazami krolikov
(the drunks with the eyes of rabbits) cry out: in vino
veritas! The poem's closing line, Ya znayu: istina v
vine ("I know: in wine is truth"), can be also read as "I
know: in Veen is truth."
A local entomologist, Dr
Krolik (whose name means "rabbit") is Ada's teacher of natural
history (1.1 et passim):
'...Dr
Krolik, our local naturalist, to whom you, Van, have referred,
as Jane Austen might have phrased it, for the sake of rapid
narrative information (you recall Brown, don't you, Smith?),
has determined the example I brought back from Sacramento to
Ardis, as the Bear-Foot, B,E,A,R, my love, not my foot or
yours, or the Stabian flower girl's - an allusion, which your
father, who, according to Blanche, is also mine, would
understand like this' (American finger-snap).
Van calls
Ada "Pompeianella:"
'Good for you, Pompeianella (whom you
saw scattering her flowers in one of Uncle Dan's picture
books, but whom I admired last summer in a Naples museum). Now
don't you think we should resume our shorts and shirts and go
down, and bury or burn this album at once, girl. Right?'
(1.1)
On Jan. 25, 1837, two days before his duel
with d'Anthès, Pushkin spoke to Karl Bryullov, the author of
"The Last Day of Pompeii" (1833), in the artist's studio:
Сегодня в нашей мастерской было много
посетителей — это у нас не редкость, но, между прочим,
были Пушкин и Жуковский. Сошлись они вместе, и Карл
Павлович угощал их своей портфелью и альбомами. Весело
было смотреть, как они любовались и восхищались его
дивными акварельными рисунками, но когда он показал им
недавно оконченный рисунок: «Съезд на бал к австрийскому
посланнику в Смирне», то восторг их выразился криком и
смехом. Да и можно ли глядеть без смеха на этот
прелестный, забавный рисунок?... Пушкин не мог
расстаться с этим рисунком, хохотал до слёз и просил
Брюллова подарить ему это сокровище, но рисунок
принадлежал уже княгине Салтыковой, и Карл Павлович,
уверяя его, что не может отдать, обещал нарисовать ему
другой. Пушкин был безутешен: он с рисунком в руках стал
перед Брюлловым на колени и начал умолять его: «Отдай,
голубчик! Ведь другого ты не нарисуешь для меня, отдай
мне этот». Не отдал Брюллов рисунка, а обещал нарисовать
другой. Я, глядя на эту сцену, не думал, что Брюллов
откажет Пушкину. Такие люди, казалось мне, не становятся
даром на колени перед равными себе. Это было ровно за
четыре дня до смерти Пушкина. (A.
N. Mokritski, "From the Reminiscences about A. S.
Pushkin," 1855)
Pushkin's poem Vezuviy zev otkryl... ("Vesuvius
opened its jaws..." 1834) was written under the impression of
Bryullov's painting. In his poem Sorrentinskie fotografii
(The Sorrento Photographs, 1926) Hodasevich mentions
Vesuvius and the Bronze Horseman (Falconet's equestrian statue
of Peter I):
В тумане Прочида лежит,
Везувий к северу дымит.
Запятнан площадною славой,
Он всё торжествен и велик
В своей хламиде тёмно-ржавой,
Сто раз прожжённой и дырявой.
И отражён кастелламарской
Зеленоватою волной,
Огромный страж России царской
Вниз опрокинут головой.
Так отражался он Невой,
Зловещий, огненный и мрачный,
Таким явился предо мной -
Ошибка пленки неудачной.
Pushkin is the author of The Bronze Horseman
(1833). According to Van, at ten it took him less than twenty
minutes to learn by heart Pushkin's Headless Horseman (as
the poem is known on Antiterra, Earth's twin planet on which Ada
is set):
The year 1880 (Aqua was still alive -
somehow, somewhere!) was to prove to be the most retentive and
talented one in his long, too long, never too long life. He
was ten. His father had lingered in the West where the
many-colored mountains acted upon Van as they had on all young
Russians of genius. He could solve an Euler-type problem or
learn by heart Pushkin's 'Headless Horseman' poem in less than
twenty minutes. (1.28)
On a picture in Marina's bedroom Van's and Ada's uncle Ivan
(Marina's brother who died young and famous) is clad in a bayronka:
A formal photograph, on a separate
page: Adochka, pretty and impure in her flimsy, and Vanichka
in gray-flannel suit, with slant-striped school tie, facing
the kimera (chimera, camera) side by side, at
attention, he with the shadow of a forced grin, she,
expressionless. Both recalled the time (between the first tiny
cross and a whole graveyard of kisses) and the occasion: it
was ordered by Marina, who had it framed and set up in her
bedroom next to a picture of her brother at twelve or fourteen
clad in a bayronka (open shirt) and cupping a guinea
pig in his gowpen (hollowed hands); the three looked like
siblings, with the dead boy providing a vivisectional alibi.
(2.7)
In the same chapter Ada's Russian diminutive turns into adova
dochka (Hell's daughter):
'Oh, much worse. Old Beckstein's Tabby
was a masterpiece in comparison to this - this Love under
the Lindens by one Eelmann transported into English by
Thomas Gladstone, who seems to belong to a firm of Packers
& Porters, because on the page which Adochka, adova
dochka (Hell's daughter), happens to be relishing here,
"automobile" is rendered as "wagon." And to think, to think,
that little Lucette had to study Eelmann, and three terrible
Toms in her Literature course at Los!' (ibid.)