...Suvorin's first wife was assassinated by her lover (who committed suicide). Tolstoy learned the details of the murder from Kramskoy, the artist who made a portrait (two portraits, to be precise) of the writer. Lyubov's husband Troshcheykin is a portrait painter. Troshcheykin's name and patronymic, Aleksey Maksimovich, hints at Gorky, the author of Mat' ("The Mother," 1906) whose panname means "bitter."

Barbashin and Barboshin (the private detective hired by Troshcheykin to protect himself from Barbashin) seem to be two incarnations of the devil. The solution of The Event is the saying Ne tak strashen chyort kak ego malyuyut (the devil is not as terrible as he is painted). The solution of The Waltz Invention seems to be our national Oedipean oath. In a letter of the end of January, 1830, to Vyazemski Pushkin writes:

Я напечатал твоё "К ним" противу воли Жуковского. Конечно, я бы не допустил к печати ничего слишком горького, слишком озлобленного. Но элегическую <ебёну-мать> позволено сказать, когда невтерпёж приходится благородному человеку.

I published your [poem] To Them against Zhukovski's will. Of course, I would have never admitted for publication anything too bitter (nichego slishkom gor'kogo), too embittered (slishkom ozloblennogo). But when a noble man can not stand it any longer, one is allowed to say an elegiac ebyona mat' ("f... your mother").

Nevterpyozh ("unbearable," the adverb used by Pushkin) and neterpelivyi (impatient) are related words. According to Waltz, he is a very neterpelivyi person:

Вальс. Я вообще крайне нетерпеливый человек, как правильно заметил ваш секретарь. Но сейчас я запасся терпением, и кое-какие запасы у меня ещё остались. Повторяю ещё раз: моя машина способна путем повторных взрывов изничтожить, обратить в блестящую ровную пыль целый город, целую страну,
целый материк. (Act One)

The Minister of War persistantly calls Waltz "Silvio:"

Министр. Я хочу, чтобы тотчас, тотчас был доставлен сюда этот Сильвио!
Полковник. Какой Сильвио?
Министр. Не переспрашивать! Не играть скулами! Изобра... изобру... изобри...
Полковник. А, вы хотите опять видеть этого горе-изобретателя? Слушаюсь.
(Уходит.) (ibid.)

Silvio is the main character in Pushkin's story Vystrel ("The Shot," 1830).

Uzh (already), zamuzh (part of the phrase vyiti zamuzh, "to marry") and nevterpyozh are the three adverbs that end in ж (zh) and have no terminal soft sign (the letter ь). Because Troshcheykin insists that his ancestor wrote his name with yat' (the letter ѣ canceled by the reform of 1918) and asks his sister-in-law Vera to write his name with yat' (instead of "e"), Lyubov' complains that she has married the letter yat'. The characters of Chekhov's one-act play Svad'ba ("The Wedding," 1889) based on his earlier story Svad'ba s generalom ("The Wedding with a General," 1883) include the telegraphist Yat'. Barboshin intercepts a telegram from Antonina Pavlovna's son Mikhail. Troshcheykin compares Lyubov's brother Mikhail to medved' (a bear). Medved' (1888) is another one-act play by Chaekhov.

Troshcheykin accuses his wife of confronting the danger with the carelessness of a bird:

Любовь. Вот ещё! Напротив: я сейчас распоряжусь насчёт торта. Это мамин праздник, и я ни в коем случае не собираюсь портить ей удовольствие ради каких-то призраков.

Трощейкин. Милая моя, эти призраки убивают. Ты это понимаешь или нет? Если вообще ты относишься к опасности с такой птичьей беспечностью, то я... не знаю. (Act Two)

In a letter of Jan. 7, 1831, to Pletnyov Pushkin compares the critics to parrots and general Inzov's magpies that repeat ebyona mat', the only phrase they were taught to speak:

Любопытно будет видеть отзыв наших Шлегелей, из коих один Катенин знает своё дело. Прочие попугаи или сороки Инзовские, которые картавят одну им натверженную <ебёну мать>.

In the same letter to Pletnyov Pushkin speaks of the unexpected success by readers of his drama Boris Godunov (1826):

Пишут мне, что Борис мой имеет большой успех: Странная вещь, непонятная вещь! по крайней мере я того никак не ожидал. Что тому причиною? Чтение Вальт. Скотта? голос знатоков, коих избранных так мало? крик друзей моих? мнение двора? — Как бы то ни было — я успеха трагедии моей у вас не понимаю.

In a letter of March 7, 1826, to Pletnyov (the Professor of Literature at the Aleksandrovski boarding school for girls) Pushkin says that his tragedy Boris Godunov is not for fair sex, because its characters of different nationalities use foul language:

Nobody uses foul language in The Waltz Invention, but its solution turns out to be an unprintable oath (despite the fact that the action of the play seems to take place in a young woman's dream). Interestingly, in the same letter of beginning of May, 1889, to Suvorin, in which he says that his play Leshiy ("The Wood Demon") vytantsovyvaetsya (is coming off), Chekhov informs his friend and editor that last night he dreamt of mlle Emily (whoever that were).

Мой «Леший» вытанцовывается.

In a famous madrigal Lermontov compares Emilia's heart to the Bastille. Barbashin (who turns into Waltz in Lyubov's dream) spent five years and a half in prison.

The maiden name of Pushkin's wife was Goncharov. In the same letter to Suvorin Chekhov speaks of Ivan Goncharov (the writer who was in no way related to the family of Pushkin's wife) and his novel Oblomov (1859):

Между прочим, читаю Гончарова и удивляюсь. Удивляюсь себе: за что я до сих пор считал Гончарова первоклассным писателем? Его «Обломов» совсем неважная штука. Сам Илья Ильич, утрированная фигура, не так уж крупен, чтобы из-за него стоило писать целую книгу. Обрюзглый лентяй, каких много, натура не сложная, дюжинная, мелкая; возводить сию персону в общественный тип — это дань не по чину. Я спрашиваю себя: если бы Обломов не был лентяем, то чем бы он был? И отвечаю: ничем. А коли так, то и пусть себе дрыхнет. Остальные лица мелкие, пахнут лейковщиной, взяты небрежно и наполовину сочинены. Эпохи они не характеризуют и нового ничего не дают. Штольц не внушает мне никакого доверия. Автор говорит, что это великолепный малый, а я не верю. Это продувная бестия, думающая о себе очень хорошо и собою довольная. Наполовину он сочинён, на три четверти ходулен. Ольга сочинена и притянута за хвост. А главная беда — во всем романе холод, холод, холод... Вычёркиваю Гончарова из списка моих полубогов.

Among other things I am reading Goncharov and wondering. I wonder how I could have considered Goncharov a first-rate writer. His "Oblomov" is not really good. Oblomov himself is exaggerated and is not so striking as to make it worth while to write a whole book about him. A flabby sluggard like so many, a commonplace, petty nature without any complexity in it: to raise this person to the rank of a social type is to make too much of him. I ask myself, what would Oblomov be if he had not been a sluggard? And I answer that he would not have been anything. And if so, let him snore in peace. The other characters are trivial, with a flavour of Leikin about them; they are taken at random, and are half unreal. They are not characteristic of the epoch and give one nothing new. Stoltz does not inspire me with any confidence. The author says he is a splendid fellow, but I don't believe him. He is a sly brute, who thinks very well of himself and is very complacent. He is half unreal, and three-quarters on stilts. Olga is unreal and is dragged in by the tail. And the chief trouble is that the whole novel is cold, cold, cold. I scratch out Gontcharov from the list of my demi-gods.

Goncharov is the author of Obryv ("The Precipice," 1869). As she speaks to Meshaev the Second (the palmist who reads her palm), Lyubov' mentions obryv (the precipice):

Любовь. Ну, вы не много мне сказали. Я думала, что вы предскажете мне что-нибудь необыкновенное, потрясающее... например, что в жизни у меня сейчас обрыв, что меня ждёт удивительное, страшное, волшебное счастье... (Act Three)

"I thought that you would predict to me something extraordinary, stupendous... for example, that I now have a precipice in my life, that a wondrous, terrifying, magical happinness awaits me..."