Рёвшин. Одним словом... Вчера около полуночи, так, вероятно, в три четверти одиннадцатого... фу, вру... двенадцатого, я шёл к себе из кинематографа на вашей площади и, значит, вот тут, в нескольких шагах от вашего дома, по той стороне, -- знаете, где киоск, -- при свете фонаря, вижу -- и не верю глазам -- стоит с папироской Барбашин.

Трощейкин. У нас на углу! Очаровательно. Ведь мы, Люба, вчера чуть-чуть не пошли тоже: ах, чудная фильма, ах, "Камера обскура" -- лучшая фильма сезона!.. Вот бы и ахнуло нас по случаю сезона. Дальше! (Act One)

Ryovshin returned from the cinema when he met Barbashin standing with a cigarette near the house of the Troshcheykins. On the previous night Troshcheykin and his wife Lyubov' nearly went to the movies, too, to watch Kamera Obskura, "the best film of the season" (presumably, based on VN's 1932 novel translated into English under the title Laughter in the Dark).

In August, 1938 (when the action of The Event takes place), Lyubov' is twenty five. She was born in 1913 (or at the end of 1912). In his poem Ryuriku Ivnevu ("To Ryurik Ivnev," 1913) Vadim Shershenevich describes his visit to a cinema where through a mist he listens to odnobokie val'sy (the one-sided waltzes) and looks at the screen:

РЮРИКУ ИВНЕВУ

                                           Вот стою я: клоун рыжий,
                                           Изнемогающий от битья.
                                                           Р. Ивнев

Прихожу в кинемо; надеваю на душу
Для близоруких очки; сквозь туман
Однобокие вальсы слушаю
И смотрю на экран.

Я знаю, что демонстратор ленты-бумажки
В отдельной комнате привычным жестом
Вставляет в аппарат вверх тормашками,
А вы всё видите на своём месте...

Как-то перевертывается в воздухе остов
Картины и обратно правильно идёт,
А у меня странное свойство -
Я всё вижу наоборот.

Мне смешно, что моторы и экипажи
Вверх ногами катятся, а внизу облака;
Что какой-то франтик ухаживает,
Вися у потолка.

Я дивлюсь и сижу удивленно в кресле,
Всё это комично; по-детски; сквозь туман
Всё сумасшедше; и мне весело,
Только не по-Вашему, когда я гляжу на экран.

The poet looks at the screen but sees everything turned upside-down. A camera obscura (Lat., dark chamber) is an optical device that consists of a box or room with a hole in one side. Light from an external scene passes through the hole and strikes a surface inside, where it is reproduced, rotated 180 degrees (thus upside-down), but with color and perspective preserved.

Ryzhiy kloun (a red-haired clown) in the epigraph (which is from Ryurik Ivnev's poem "With every hour lower and lower..." 1912) brings to mind "an old clown in civilian clothes" mentioned by Troshcheykin:

Любовь. Алёша сегодня в милом, шутливом настроении. Что, мамочка, что ты хочешь до завтрака делать? Хочешь, пойдем погулять? К озеру? Или зверей посмотрим?

Антонина Павловна. Каких зверей?

Любовь. На пустыре цирк остановился.

Трощейкин. И я бы пошел с вами. Люблю. Принесу домой какой-нибудь круп или старого клоуна в партикулярном платье.

Антонина Павловна. Нет, я лучше утром поработаю. Верочка, должно быть, зайдет... Странно, что от Миши ничего не было... Слушайте, дети мои, я вчера вечером настрочила ещё одну такую фантазию, -- из цикла "Озаренные Озёра".

Любовь. А, чудно. Смотри, погода какая сегодня жалкая. Не то дождь, не то... туман, что ли. Не верится, что ещё лето. Между прочим, ты заметила, что Марфа преспокойно забирает по утрам твой зонтик? (Act One)

Tuman (fog, haze) mentioned by Lyubov' brings to mind tuman in Shershenevich's and tumany (the mists) in Ryurik Ivnev's poem:

С каждым часом всё ниже и ниже
Опускаюсь, падаю я.
Вот стою я, как клоун рыжий,
Изнемогающий от битья.

Захвачу я платочек рваный,
Заверну в него сухари,
И пойду пробивать туманы
И бродить до зари.

Подойдёт старичок белый,
Припаду к мозольной руке,
Буду маяться день целый,
Томиться в тоске.

Он скажет: есть способ,
Я избавлю от тяжких пут,
Вот достал бы мне папиросу,
Без неё горько во рту.

Папиросу ему достану,
Он затянется, станет курить,
Словами лечить мою рану,
Душу мою лечить.

Но теперь печальна дорога
И не тяжек мой удел,
Я не смею тревожить Бога -
У него много дел.

The poet gives to the white old man whom he meets in the mists papirosa (a cigarette). Barbashin stood s papiroskoy (with a cigarette) when Ryovshin met him.

In his poem Lyublyu ya staroy tolstoy "Safo" bledno-goluben'kiy dymok... ("I love the pale blue smoke of old thick Sapho..." 1921-22) Hodasevich mentions "young Shershenevich, the impetuous leader of the imaginists:"

Люблю я старой толстой «Сафо»
Бледно-голубенький дымок,
Подобный дыму пироскафа,
Когда с изяществом жирафа
Взбив на челе свой чёрный кок,
Издатель Беренштейн Игнатий,
Любимец муз и Кузмина,
Мне говорит: «Прошу вас, нате», —
У запотевшего окна, —
А сам глистит не хуже, право,
Чем пасынок глистящий мой,
И распускает хвост, как пава,
Остря уныло и гнусаво,
Как Шершеневич молодой —
Сей бурный вождь имажинистов,
Любимый бард кокаинистов,
Блистательный, как частный пристав
Благих, умчавшихся времён,
Мелькнувших, как счастливый сон, —
Времён, когда в Москве старинной
Я жил безгрешно и невинно,
Писал не много, важно, чинно,
И толстой «Сафо» не курил,
И с Беренштейном не дружил.

Hodasevich compares the editor Ignatiy Berenshteyn to his step-son, Edgar Grentsion (who became a movie actor and whom VN could have seen in Peter I, 1937, the film in which Edgar played Karl XII). According to Hodasevich, his step-son had glisty (intestinal worms). Ryovshin's colleagues dubbed him volosatyi glist (hairy intestinal worm). Remarkably, in his Table Talk (1835) Pushkin mentions the fact that Peter I with his own hand pulled out the intestinal worm from little Gannibal (Pushkin's great-grandfather who accompanied the promenading tsar and stopped to relieve nature):

Однажды маленький арап, сопровождавший Петра I в его прогулке, остановился за некоторою нуждой и вдруг закричал в испуге: «Государь! Государь! из меня кишка лезет». Пётр подошёл к нему и увидя, в чём дело, сказал: «Врёшь: это не кишка, а глиста» — и выдернул глисту своими пальцами. Анекдот довольно не чист, но рисует обычаи Петра.

Hodasevich was a friend of (and author of several memoir essays on) Maxim Gorky. The portrait painter Troshcheykin is a namesake of Aleksey Maksimovich Peshkov (Gorky's real name). According to to Troshcheykin, one should pisat' (which can mean "paint" and "write") for one's own tapeworm that sits in one's body and sucks:

Трощейкин. Люба! Люба! Вот это... по-твоему, плохо? Посмотри. Это -- плохо?

Любовь. Не я так сужу, а все люди так о тебе судят. И они правы, потому что надо писать картины для людей, а не для услаждения какого-то чудовища, которое сидит в тебе и сосёт.

Трощейкин. Люба, не может быть, чтобы ты говорила серьёзно. Как же иначе, конечно, нужно писать для моего чудовища, для моего солитёра, только для него.

(Act Three)

The name and patronymic of Troshcheykin's mother-in-law, Antonina Pavlovna, hints at A. P. Chekhov. In a letter of Sept. 1, 1893, to Lika Mizinov Chekhov mentions the depressing power of a worm that undermines a writer's life:

Что же касается писанья в своё удовольствие, то Вы, очаровательная, прочирикали это только потому, что не знакомы на опыте со всею тяжестью и с угнетающей силой этого червя, подтачивающего жизнь, как бы мелок он ни казался Вам.

In the same letter Chekhov suggests that Lika (who accused the writer of being an egocentric) should name her little dog Egoism:

Милая Лика, Вы выудили из словаря иностранных слов слово эгоизм и угощаете им меня в каждом письме. Назовите этим словом Вашу собачку.

Lyubov' accuses her husband of being an egoist:

Ты чёрств, холоден, мелочен, нравственно вульгарен, ты эгоист, какого свет ещё не видал.

...в самом большом несчастье такой эгоист, как ты, всегда отыщет себе последний верный оплот в самом себе. (Act Three)

Chekhov is the author of Dama s sobachkoy ("The Lady with the Little Dog," 1899). The pair of Chekhov's dachshunds (the grandparents of the Nabokovs' Box II) had "medical" names Quina and Brom. Blondinka s bolonkoy (the blonde with a lap-dog) and "little Brom" are mentioned by Barboshin, the private detective whom Troshcheykin hired to protect himself and his wife from Barbashin:

Барбошин (исследуя башмак). Так и знал: гвоздь торчит. Да, вы правильно охарактеризовали меня вашей супруге. Последний весенний сезон был особенно для меня удачен. Молоточек, что-нибудь... Хорошо, дайте это... Между прочим, у меня было одно интереснейшее дело, как раз на вашей улице. Ультраадюльтер типа Б, серии восемнадцатой. К сожалению, по понятным причинам профессиональной этики я не могу вам назвать никаких имён. Но вы, вероятно, её знаете: Тамара Георгиевна Грекова, двадцати трёх лет, блондинка с болонкой...

Барбошин. Узнаю в вас мою молодость. И я был таков -- поэт, студент, мечтатель... Под каштанами Гейдельберга я любил амазонку... Но жизнь меня научила
многому. Ладно. Не будем бередить прошлого. (Поёт.) "Начнем, пожалуй...". Пойду, значит, ходить под вашими окнами, пока над вами будут витать Амур, Морфей и маленький Бром. Скажите, господин, у вас не найдется папироски?

Трощейкин. Я сам некурящий, но... где-то я видел... Люба, Рёвшин утром забыл тут коробку. Где она? А, вот. (ibid.)

Barboshin has vast plans (the blind will hear, the deaf-mute will see, etc.):

Птицы будут петь среди клейких листочков, слепцы услышат, прозреют глухонемые. (ibid.)

In Kamera Obskura the art critic Bruno Kretschmar (the novel's main character) loses his sight in a car accident.

Barbashin and Barboshin (who asks Troshcheykin if he has a cigarette) seem to be two incarnations of one and the same character: the devil. On the other hand, Leonid Barbashin of The Event and Salvator Waltz of The Waltz Invention seem to be one and the same person. I suggest that Liszt's Mephisto Waltz be renamed Nabokov Waltz!

p. s. Lyubov' calls her lover Ryovshin "Sherlock Holmes from Barnaul." By a charming coincidence in 1941 Shershenevich evacuated to Barnaul where he died in May, 1942.