Monsieur François understands every Russian word exchanged by Turgenev and A.
I. G. (Alexander Ivanovich Gertsen, i. e. Herzen, who affirms
that Monsieur François is a
spy):
Громкое восклицание на русском языке прервало мои
размышления: кто-то звал меня.— Я обернулся и в двух шагах от себя увидел всем
известного А. И. Г., проживавшего тогда в Париже. Я встал и подошел к нему.
—
С кем ты это сидишь? — начал он, нисколько не умеряя своего звонкого голоса. —
Что за фигура?
— А что?
— Да, помилуй, это шпион. Непременно шпион. — Ты
разве его знаешь?
— Вовсе не знаю; да стоит только взглянуть на него. Вся
ихняя манера. — Охота тебе с ним якшаться. Смотри, берегись!
Я ничего не
ответил А. И. Г. — Но так как я знал, что при всем его блестящем и
проницательном уме, понимание людей, особенно на первых порах, у него было
слабое; так как я хорошо помнил, что за его гостеприимным и радушным столом
попадались иногда самые неблаговидные личности, личности, которые возбуждали его
доверчивую симпатию двумя-тремя сочувственными словами, и которые впоследствии
оказались действительными... агентами, как он это сам потом рассказал в своих
записках, — то я и не придал особенной важности его предостереженью и,
поблагодарив его за дружескую заботливость, вернулся к своему мусье Франсуа. Тот
сидел попрежнему, неподвижный и понурый.
— Что я хотел сказать вам, —
заговорил он, как только я уселся возле него. — За вами, господа русские,
водится дурная привычка. — Вы на улице, перед чужими, перед французами, говорите
громко между собой по-русски — словно вы уверены, что никто вас не поймёт. — А
это неосторожно. Вот я, например, всё понял, что сказал ваш
приятель.
Turgenev mentions A. I. G.'s zapiski (Memoirs). According to
VN, Herzen's Byloe i dumy (Bygones and Meditations) was
one of his father's favorite books. In 1922 VN's father (son of Dmitri Nabokov,
the Minister of Justice) was assassinated in Berlin. In the 1930s the Nazi
released one of the assassins, Taboritski, from prison and appointed him to
an important post in Reich. The killer Barbashin of whom Troshcheykin is
mortally afraid was just released from prison.
The Morskaya street in St. Petersburg where VN was born and where he
lived with his family till November, 1917, was renamed Herzen street by the
Bolsheviks. Morskaya (fem. of morskoy) means "of the sea."
According to Barboshin, Meshaev the Second (who denies every word that Barboshin
said about him) was in the navy:
Барбошин (Мешаеву). По некоторым
внешним приметам, доступным лишь опытному глазу, я могу сказать, что вы
служили во флоте, бездетны, были недавно у врача и любите
музыку.
Мешаев Второй. Всё это совершенно не соответствует
действительности.
Барбошин. Кроме того, вы левша.
Мешаев Второй.
Неправда.
Барбошин. Ну, это вы скажете судебному следователю. Он живо
разберёт! (Act Three)
Barboshin affirms that Meshaev
the Second loves music. According to Monsieur François, all Slavs are music-lovers:
— А музыку вы тоже любите? — промолвил он, не отвечая
на мой вопрос.— В оперу ходите?
— Я музыку люблю.
— Любите? Гм! любите?
Понятное дело: вы — славянин — а все славяне — меломаны. Самое это последнее
искусство.— Когда оно не действует на человека — скучно; когда действует —
вредно.
— Вредно? почему же вредно?
— Оно вредно — как слишком тёплые
ванны. Спросите докторов.
— Вот как! — Ну — а о других искусствах вы какого
мнения?
— Искусство только одно и есть: ваяние. — Вот это холодно,
бесстрастно, величаво — и зарождает в человеке мысль — или иллюзию, как угодно —
о бессмертии и вечности.
— А живопись?
— Живопись? — Крови много, тела,
красок... много греха. — Голых женщин пишут! — Статуя никогда гола не бывает. —
И к чему разжигать человека? Люди и так все грешны, преступны; все насквозь
проникнуты грехом.
— Все без исключения? и все насквозь?
— Все! — Вы, я,
даже вот этот толстый холостяк с добродушным лицом, который покупает куклу в
подарок чужому ребенку — а, может быть, и своему — все преступны. У каждого в
жизни есть уголовщина — и никто не имеет права сказать, что ему нет места на той
пакостной скамейке, на которую сажают обвиняемых.
— Вам это лучше знать, —
вырвалось у меня невольно.
— Именно так: мне это лучше знать. «Experto credi»
(вместо: crede) — «Roberto».
— Ну — а литература? Какое ваше мнение о литературе?—
продолжал я свой экзамен. — «Коли ты меня мистифицируешь, — подумал я, — почему
ж и мне не потрунить над тобою? Ты же делаешь ошибку в латинской цитате, которой
никто от тебя не требовал».
Незнакомец равнодушно усмехнулся — словно понял
мою мысль.
— Литература не искусство, — пробормотал он небрежным голосом.—
Литература должна прежде всего — забавлять. А забавляет только литература
биографическая.
— Вы такой охотник до биографий?
— Вы меня не так поняли.
— Я разумею те произведения, в которых авторы рассказывают читателям о самих
себе — на показ себя выставляют — т. е. на смех. — Ничего иного люди настоящим
образом знать не могут... да и то! — Вот почему самый великий писатель —
Монтень. Такого нет другого.
— Он слывет за великого эгоиста, — заметил
я.
-- Да; и в этом его сила. У него у одного достало смелости — быть эгоистом
— и посмешищем — до конца. — Оттого он меня и забавляет. — Прочту страницу,
другую... посмеюсь над ним, над самим собою... и баста!
— Ну, а поэты?
—
Поэты занимаются музыкою слов, словесной музыкой. — А вы знаете мое мнение о
музыке.
Monsieur François and
Turgenev discuss other arts, including painting and literature. The only art
Monsieur François appreciates is sculpture.
Turgenev's second cousin Pyotr Nikolaevich Turgenev (son of Nikolay
Turgenev, the Decembrist whom Pushkin mentions in Chapter Ten of Eugene
Onegin as "lame Turgenev;" Pushkin wrote his Ode to Liberty, 1817,
in the appartments of brothers Turgenev at the Fontanka quay, opposite the
Mikhaylovski castle where in March, 1801, the tsar Paul I was assassinated) was
a sculptor. Pyotr Nikolaevich is the name and patronymic of the famous writer,
the ferz' (Queen) whom Antonina Pavlovna invited to
her birthday party. Turgenev was a first rate chess player and
even participated in international tournaments. He was nicknamed
chevalier de fou by fellow players. Fou is French for "bishop"
(chessman). Slon (Russian for "bishop") brings to mind Vera
Slonim (the maiden name of VN's wife). Turgenev used to say that, among
other writers, Tolstoy was a slon (elephant). According to
Tolstoy, net v mire vinovatykh (there are no guilty people in the
world). According to Monsieur François, nobody
can say that there is no place for him/her on the
bar.
At the end of his story Turgenev compares Monsieur François (whom the writer met in
February, 1848) to a stormy petrel:
Есть такие морские птицы, которые появляются
только во время бури. Англичане называют их stormy petrel. Они носятся низко в
тусклом воздухе, над самыми гребнями разъяренных волн — и исчезают, как только
настанет ясная погода.
Troshcheykin is a namesake of Aleksey Maksimovich Peshkov (Maksim Gorky),
the author of Pesnya o burevestnike ("Song of a Stormy Petrel," 1901, a
poem in rhythmic prose) who was nicknamed Burevestnik revolyutsii
(Revolution's Stormy Petrel). One of Gorky's plays is entitled Deti
solntsa (Children of the Sun," 1905) and another, Vragi ("The
Enemies," 1905). Barboshin promises to Troshcheykin and his wife (who lost
their little son three years ago) that one day young women will lift to the
sun their crimson babies, former enemies will embrace each other, and the
enemies of their enemies, and the enemies of their children, and the children of
their enemies:
Жизнь будет прекрасна. Жизнь будет вкусна. Птицы будут
петь среди клейких листочков, слепцы услышат, прозреют
глухонемые. Молодые женщины будут
поднимать к солнцу своих малиновых
младенцев. Вчерашние враги будут обнимать друг друга. И врагов своих врагов. И
врагов их детей. И детей врагов. Надо
только верить... Теперь ответьте мне
прямо и просто: у вас есть оружье? (Act Three)
Barboshin's high-flown monologue followed by an absurd
question ("do you have a weapon?") is a parody of the story
and question that in Dostoevski's Brothers Karamazov
(1880) Ivan asks Alyosha. After three meetings with Smerdyakov, Ivan
Karamazov (the author of "The Legend about the Grand Inquisitor") goes mad
and begins to see the devil. The characters in Dostoevski's Besy ("The
Possessed," 1872) include the writer Karmazinov. Karmazinov's story "Merci"
that he reads at a literary festival is a malicious parody of
Turgenev's Dovol'no ("Enough," 1865). The author of The Double
(1848), in 1849 Dostoevski was the prisoner of Ivan Nabokov, the commander
of the Peter-and-Paul Fortress in St. Petersburg, brother of VN's
great-grandfather Nikolay Nabokov (father of Dmitri Nabokov, the Minister
of Justice).
When Antonina Pavlovna
asks Meshaev the Second if his name and patronymic is Mikhey
Mikheevich and offers him some ham, he answers "yes" and thanks her for the
snack with the word merci:
Антонина Павловна. Люба, там ветчина осталась.
Ах, ты уже принесла. Отлично. Пожалуйста. Вас ведь Михеем
Михеевичем?
Мешаев Второй. Мерси, мерси. Да, Михеем. (Act Three)
It is also Meshaev the Second who uses the phrase pora na
bokovuyu ("it's time to go to bed") that contains the author's
name:
Мешаев Второй. Становится поздно! Пора на
боковую. (ibid.)
Alexey Sklyarenko