Любовь. Могу тебя порадовать: Марфа просила
расчёта. И уже ушла.
Трощейкин. Так. Так. Крысы покидают корабль.
Великолепно... Я тебя на коленях умоляю, Люба:
уедем завтра. Ведь это глухой ад. Ведь сама судьба нас
выселяет. Хорошо, предположим, будет при нас сыщик, но нельзя
же его посылать в лавку. Значит, надо завтра искать опять прислугу, как-то
хлопотать, твою дуру сестру просить... Это заботы,
которые я не в силах вынести при теперешнем положении. Ну,
Любушка, ну, детка моя, ну, что тебе стоит. Ведь иначе Ревшин
мне не даст, это же вопрос жизни, а не вопрос мещанских
приличий. (The Event, Act
Three)
Upon hearing the news of
Marfa's dismissal, Troshcheykin remarks that "rats are leaving the ship." In his
memoir essay on Gogol (included in "Literary and Wordly Memoirs") Turgenev
mentions the two rats that in Gogol's play Revizor ("The
Inspector") the town major saw in his dream:
С каким недоумением, с каким изумлением Гоголь
произнёс знаменитую фразу Городничего о двух крысах (в самом начале пьесы):
«Пришли, понюхали и пошли прочь!» — Он даже медленно оглянул нас, как бы
спрашивая объяснения такого удивительного происшествия.
Gogol's play is directly alluded to in The
Event. To her mother's remark that one could make a play of the
whole story of Barbashin's unexpected release from prison and return to the
city Troshcheykin's wife Lyubov' replies: "In a word, dear gentlemen, the
inspector has come to our city:"
Антонина
Павловна. Нет, правда. Можно было бы перенести на сцену, почти не меняя, только
сгущая немножко. Первый акт: вот такое утро, как нынче было... Правда,
вместо Ревшина я бы взяла другого вестника, менее трафаретного.
Явился, скажем, забавный полицейский чиновник с красным носом или адвокат с
еврейским акцентом. Или, наконец, какая-нибудь роковая красавица,
которую Барбашин когда-то бросил. Всё это можно без труда подвзбить. А
дальше, значит, развивается.
Любовь. Одним словом: господа, к нам в город
приехал ревизор. Я вижу, что ты всю эту историю воспринимаешь как
добавочный сюрприз по случаю твоего
рождения.
Молодец, мамочка! А как, по-твоему, развивается дальше? Будет
стрельба? (Act Two)
The scene at the end of Act Two, when Antonina Ivanovna reads
her fairy tale and Troshcheykin and Lyubov' rapidly come to the proscenium,
brings to mind the final "silent" scene at the end of "The
Inspector:"
Антонина Павловна. "На этой осоке,
поджав одно крыло, а другое широко расправив, лежал мёртвый лебедь.
Глаза его были полураскрыты, на длинных ресницах ещё сверкали слёзы. А
между тем восток разгорался, и аккорды солнца всё ярче гремели по широкому
озеру. Листья от каждого прикосновения длинных лучей, от каждого легковейного
дуновения...".
Она читает с
ясным лицом, но как бы удалилась в своём кресле, так что голос её
перестает быть слышен, хотя губы движутся и рука
переворачивает
страницы. Вокруг нее слушатели, тоже порвавшие всякую
связь с авансценой, сидят в застывших полусонных позах: Ревшин застыл
с бутылкой шампанского между колен. Писатель прикрыл
глаза рукой. Собственно, следовало бы, чтобы спустилась
прозрачная ткань или средний занавес, на котором вся их
группировка была бы нарисована с точным повторением поз.
Трощейкин и
Любовь быстро выходят вперёд на авансцену.
As to the Meshaev twins, they can also be compared to
Bobchinski and Dobchinski in "The Inspector."
Alexey Sklyarenko