Van Veen compares an artist to "an underground observatory." (1.28)

The characters of Aldanov's Povest' o smerti ("The Tale about Death," 1952) include François Arago (1786-1853), the French astronomer, mathematician, physicist and politician, head of the Paris observatory:

Учёная карьера Араго прошла с редким блеском. Он работал в областях астрономии, математики, физики. Двадцати трех лет от роду он стал членом Академии Наук, позднее её постоянным секретарем. Стоял во главе Парижской обсерватории, считавшейся тогда первой в мире, был почётным доктором многих иностранных университетов, членом главных европейских академий и учёных обществ, знал решительно всё, считался едва ли не первым ученым своего времени. Быть может, только Фарадей превосходил его славой. Они были друзьями, оба не знали зависти, оба, каждый по своему, были светские святые. Тем не менее Фарадей был некоторой загадкой для Араго: он просто не мог понять, каким образом этот самоучка, бывший переплётчик, ни в каких школах не учившийся, ничего кроме своей науки не знавший, не знавший даже высшей математики, мог сделать столько поразительных открытий. Разговаривать с ним о чем бы то ни было, кроме физики и химии, едва ли стоило. Фарадей, добрейший и бескорыстнейший из людей, принадлежал к какой-то маленькой простонародной секте, верил каждому слову её учения, говорил преимущественно о ней, о погоде, о королеве Виктории, которую, по-видимому, считал небесным явлением, хотя по скромности упорно отказывался от предлагавшихся ему наград и титулов. (Part Two, chapter III)

Aldanov compares Arago to Faraday (who is known on Antiterra as Faragod: according to Darkbloom, "apparently, the god of electricity"). Modest Faraday apparently considered Queen Victoria (who corresponds to the Antiterran King Victor) a heavenly phenomenon.

Aldanov mentions other famous astronomers of the time, including Struve (the head of the Pulkovo observatory):

На самом деле он ни в чём виноват не был: при первом появлении кометы небо в Париже было совершенно закрыто тучами, и наблюдения были невозможны. Однако не заметили кометы и другие знаменитые астрономы, Бессель в Кенигсберге, Струве в Пулкове, Эйри в Гринвиче. Все они были несколько сконфужены этим странным происшествием. (ibid.)

'I offered myself en effet a trip to Akapulkovo,' answered Demon, needlessly and unwillingly recollecting (with that special concussion of instant detail that also plagued his children) a violet-and-black-striped fish in a bowl, a similarly striped couch, the subtropical sun bringing out the veins of an onyx ashtray on the stone floor, a batch of old, orange-juice-stained Povesa (playboy) magazines, the jewels he had brought, the phonograph singing in a dreamy girl's voice' Petit nègre, au champ qui fleuronne,' and the admirable abdomen of a very expensive, and very faithless and altogether adorable young Créole. (1.38)

Acapulco is a seaport and resort in Mexico. Jean Arago (François' younger brother) emigrated to North America and became a general in the Mexican army.

In his Parizhskaya poema ("The Paris Poem," 1943) VN mentions Boulevard Arago (where until quite recently "public decapitations took place in Paris, with local grocers getting the closest view of a reasonably sensational but generally rather messy show"):

Бродит боль позвонка перебитого
в чёрных дебрях Бульвар Араго.

In his essay O polozhenii emigrantskoy literatury ("On the Situation of the Emigre Literature," 1936) Aldanov mentions the forgotten word "catacombs" (underground cemetry, etc):

Иногда в таких разговорах произносится даже забытое слово: "катакомбы".
Слова эти значительны. Но, быть может, мысли о катакомбах в молодой литературной среде Парижа придаётся и несколько иной, менее утончённый,
более простой смысл.

In Drugie Berega ("Other Shores," Chapter Thirteen, 3) VN, too, mentions the artificial catacombs of the Paris school of poetry:

Даровитый, но безответственный глава одной такой группировки совмещал лирику и расчёт, интуицию и невежество, бледную немочь искусственных катакомб и роскошную античную томность.

In his review of "The Life of Chernyshevski" Christopher Mortus speaks of the catacombs of our era:

The fact that it is precisely now, precisely today, that this tasteless operation is being performed is in itself an affront to that significant, bitter, palpitating something which is ripening in the catacombs of our era. (The Gift, Chapter Five)

Van and Dick C. (the cardsharp who asks Van "what on earth is an artist?") are Chose students. Before his execution André Chénier said: "pourtant j'avais quelque chose là" (yet, I did have something here [in my head]). Chénier is the author of an ode to Charlotte Corday (Marat's murderer). On Antiterra she is known as Cora Day:

He struggled to keep back his tears, while AAA blew his fat red nose, when shown the peasant-bare footprint of Tolstoy preserved in the clay of a motor court in Utah where he had written the tale of Murat, the Navajo chieftain, a French general's bastard, shot by Cora Day in his swimming pool. What a soprano Cora had been! Demon took Van to the world-famous Opera House in Telluride in West Colorado and there he enjoyed (and sometimes detested) the greatest international shows - English blank-verse plays, French tragedies in rhymed couplets, thunderous German musical dramas with giants and magicians and a defecating white horse. (1.28)

Aldanov is the author of Zagadka Tolstogo ("Tolstoy's Riddle," 1923). It begins with Kant's often quoted words:

Часто цитируют слова Канта: две вещи наполняют мой дух вечно новым и всё большим благоговением: звёздное небо надо мной, нравственный закон во мне.

Two things awe me most, the starry sky above me and the moral law within me.

Kant appears in Aldanov's novel about the French Revolution Chyortov most ("The Devil's Bridge").

In Aldanov's Klyuch ("The Key," 1929) the only "real" character is Shalyapin, the opera singer:

Единственное не вымышленное действующее лицо «Ключа» (Шаляпин) названо своим именем. (Aldanov's Foreword to "The Key").