"St" suggests saintliness. At the begining of her essay
Iskusstvo pri svete sovesti ("Art in the Light of Conscience," 1932)
Marina Tsvetaev defines svyatost' (holiness) as a state opposite
of grekh (sin):
Что такое святость? Святость есть состояние, обратное
греху, греха современность не знает, понятие грех современность замещает
понятием вред. Стало быть, о святости искусства у атеиста речи быть не может, он
будет говорить либо о пользе искусства, либо о красоте искусства. Посему,
настаиваю, речь моя обращена исключительно к тем, для кого — Бог — грех —
святость — есть.
In her memoir essay on Marina Tsvetaev (Novyi
Zhurnal, 1967) Zinaida Shakhovskoy quotes from "Art in
the Light of Conscience:"
Для неё — Поэт «никогда не атеист, всегда
многобожец, с той только разницей, что высшие знают старшего… Большинство же и
этого не знает и слепо чередуют Христа с Дионисом, не понимая, что уже
сопоставление этих имён — кощунство и святотатство».
For Marina Tsvetaev the Poet is always a polytheist (but the
majority blindly alternates Christ with Dionys not realizing that a
mere confrontation of these names is blasphemous and sacrilegious). "An
invisible sign of Dionysian origin" is mentioned in Ada:
In a splendid
orchard several merry young gardeners wearing for some reason the garb of
Georgian tribesmen were popping raspberries into their mouths, while several
equally implausible servant girls in sharovars (somebody had goofed - the word
'samovars' may have got garbled in the agent's aerocable) were busy plucking
marshmallows and peanuts from the branches of fruit trees. At an
invisible sign of Dionysian origin, they all plunged into the violent dance
called kurva or 'ribbon boule' in the hilarious program whose howlers
almost caused Veen (tingling, and light-loined, and with Prince N.'s rose-red
banknote in his pocket) to fall from his seat. (1.2)
In his poem Net, ne spryatat'sya mne ot velikoy mury... ("No, I
can't hide from the great nonsense..." 1931) Mandelshtam speaks
of kurva-Moskva ("Moscow the whore"). In the last couplet of his
satire on Stalin, My zhivyom, pod soboyu ne chuya strany... ("We live
not feeling land beneath us..." 1933), Mandelshtam compares Stalin's execution
to a raspberry (malina):
Что ни казнь у него, - то малина
и широкая грудь осетина.
On the other hand, Mandelshtam is the author of <Stikhi
o Staline> ("Verses about Stalin," 1937).
According to Zinaida Shakhovskoy, Marina Tsvetaev's
pride protected her from
duplex lingua and even under
the knife she would not have said a word of praise to
Stalin:
Гордость защищала её от двуязычья и даже под
ножом не сказала бы она похвального слова Сталину.
Prince N. (Demon's orchestra-seat neighbor who loses a wager)
brings to mind Tatiana's husband in Pushkin's Eugene
Onegin. In the second stanza of EO (One: II: 1-3) povesa
(scapegrace) rhymes with Zevesa ("of Zeus"). Zeves (an
obsolete spelling of Zevs, "Zeus"), Poseidon and Hephaestus
are mentioned by Marina Tsvetaev in Poema lestnitsy ("The
Poem of Staircase," 1926):
От Гефеста -- со всем, что в оном --
Дом, а
яхту -- от Посейдона.
Оцените и мысль, и жест:
Застрахованность от
божеств!
От Гефеста? А шпиль над крышей --
От Гефеста?
Берите выше!
Но и тише! От всех в одном:
От Зевеса страхуют
дом.
The last word in "The Poem of Staircase" is
radugi (rainbows):
А по лестнице -- с жарко спящими --
Восходящие --
нисходящие --
Радуги...
It is the angels who in Jacob's dream (alluded to by Marina Tsvetaev) are
ascending and descending the staircase to heaven. Tashchi skoree
lestnitsu ("bring the ladder quickly") were Gogol's last words. Stalin's
patronymic brings to mind Vissarion Belinski, the author of a famous
letter to Gogol. In Rossiya ("Russia," 1924) Maximilian Voloshin
mentions goryachka i oznob Vissariona ("the fever and shivering of
Vissarion").
In her memoir essay on Voloshin, Zhivoe o zhivom ("A Living Word
about the Living Man," 1932), Marina Tsvetaev mentions the bust of Zeus on the
bookcase in her father's study:
Кабинет отца с бюстом Зевеса на вышке шкафа.
Сидим, он на диване, я на валике (я - выше), гадаем, то
есть глядим: он мне в ладонь, я ему в темя, в самый водоворот:
волосоворот.
Like other memoirists, Marina Tsvetaev compares Voloshin to
Zeus:
- Макс тогда только что женился и вот, приезжает в
Коктебель с Маргаритой, а у нас жила одна дама с маленькой девочкой. Сидим все,
обедаем. Девочка смотрит, смотрит на молодых, то на Макса, то на Маргариту, то
опять на Маргариту, то опять на Макса, и громким шёпотом - матери: "Мама! Почему
эта царевна вышла замуж за этого дворника?" А Маргарита, действительно, походила
на царевну, во Флоренции её на улице просто звали: Ангел!
...Так, один трёхлетний мальчик, пришедший к нам в
гости и упорно не желающий играть в нижних комнатах: "Убери того белого
людоеда!" - "Но какого?" - "С бородой! На меня со шкафа смотрит! Глаза белые!
Убери того страшного дворника!"
Страшный дворник - Зевес.
According to Marina Tsvetaev, in Florence (!) people in the street called
Margarita Sabashnikov (Voloshin's first wife who looked like a Princess) "an
angel."
Alexey Sklyarenko