...it was for him to decide, for him to
die, if he wished. (TT, 25)
In his essay The Dying Turgenev: Klara Milich
(included in The Book of Reflections, 1906) I. Annenski compares Aratov
(the main character in Turgenev's last novella) to Faust who forgot to grow
young... "or, perhaps, Aratov is not Faust but Hippolytus without
Artemis, not Hippolytus the hero but only a victim who
accidentally gets into fire or, rather, is instinctively attracted by
the fire's irresistible brightness and burns to the ground without pleasing
the Gods and even unneeded to fire itself. Or, finally, Aratov is Romeo whom
Juliet communicates the plague in a kiss " (apologies for the awkward
translation):
Если искать параллелей, то Яков Аратов
представляется мне чем-то вроде Фауста, только забывшего помолодеть... Или,
может быть, Аратов не Фауст, а Ипполит без Артемиды, Ипполит не герой, а только
жертва, и даже не та искупительная жертва, которую жгут на костре, чтобы её дыму
- душе - улыбались боги, а та, которая попадает в огонь случайно или,
скорей, инстинктивно, втянутая туда неотразимым блеском огня, и сгорает дотла на
костре неугодною богам и ненужною даже самому огню. Или, наконец, Аратов это -
Ромео, которому Джульетта передала в поцелуе моровую
язву...
As Annenski notes in his essay, Aratov's late father was
"инсектонаблюдатель" (observer of insects). Strange enough, there are no
butterflies in TT. But does not Hugh Person who perishes in a fire resemble a
night moth that attracted by the light flies into flames to its
death?
According to Annenski, with Klara Milich a new ringing note
could be heard in the music of Turgenev's oeuvre. It was the note of physical
suffering: С Кларой Милич в музыку
тургеневского творчества вошла, уже не надолго, новая и какая-то звенящая нота.
Это была нота физического страдания.
Can we hear a similar note in VN's penultimate
completed novel? Or is it but parodied in TT? Btw., after hearing
Mashen'ka, VN's first novel, which the author read from the
manuscript to a small audience, the critic Yuli Aikhenvald called the young
writer "our new Turgenev." Of course, VN was very critical of Turgenev's
late work, nor did he care much for Annenski's criticism. It is also
true that the main (and practically only) theme of Annenski's poetry is
that of death. In his essay on Annenski (who had an incurable heart
disease) Hodasevich compares him to Tolstoy's Ivan Ilyich (whom Annenski
mentions in his essay on Klara Milich).
Re Schiller mentioned in my previous post: after Klara's death
Aratov recalls the (omitted) line from Schiller's Ode an die
Freude: "Auch die Toten sollen leben" (the dead should also live): Мысли о бессмертии души, о жизни за гробом снова посетили его.
Разве не сказано в библии: "Смерть, где жало твоё?" А у Шиллера-- "И мёртвые
будут жить!" (Auch die Todten sollen leben!) Или вот ещё, кажется, у Мицкевича
"Я буду любить до скончания века... и по скончании века!" А один английский
писатель сказал: "Любовь сильнее смерти". (Klara
Milich, chapter 14)
Alexey Sklyarenko