Subject
metamorfozy mysli in Lik & in Dar
From
Date
Body
In VN’s story Lik (1939) neslykhannye metamorfozy mysli (unheard-of
metamorphoses of the mind) are mentioned:
Скажем: Лик мог бы надеяться, что в один см
утно прекрасный вечер он посреди привычн
ой игры попадет как бы на топкое место, чт
о-то поддастся, и он навсегда потонет в ож
ивающей стихии, ни на что не похожей, само
стоятельной, совсем по-новому продолжающ
ей нищенские задания драмы,-- весь без воз
врата уйдет туда, женится на Анжелике, буд
ет ездить верхом по сухому вереску, получ
ит все то материальное благо, на которое н
амекалось в пьесе, заживет в том замке,-- н
о кроме всего очутится в невероятно нежно
м мире, сизом, легком, где возможны сказоч
ные приключения чувств, неслыханные мета
морфозы мысли.
For instance, Lik might hope, one vague and lovely night, in the midst of
the usual performance, to tread, as it were, on a quicksandy spot; something
would give, and he would sink forever in a newborn element, unlike anything
known \xa8C independently developing the play’s threadbare themes in ways
altogether new. He would pass irrevocably into this element, marry Angè
lique, go riding over the crisp heather, receive all the material wealth
hinted at in the play, go to live in that castle, and, moreover, find
himself in a world of ineffable tenderness\xa8Ca bluish, delicate world where
fabulous adventures of the senses occur, and unheard-of metamorphoses of the
mind.
In VN’s novel Dar (“The Gift,” 1937) the list of books brought out by
Busch’s publisher (who accepts for publication Fyodor's book on
Chernyshevski) includes Hermann Lande’s Metamorfozy mysli (Metamorphoses of
Thought):
Список им уже изданных книг был мал, но чр
езвычайно разнообразен: переводы каких-т
о немецких психо-аналитических романов, с
деланные дядей Буша, "Отравительница" Аде
лаиды Светозаровой, сборник анекдотов, ан
онимная поэма "Аз", -- но среди этого хлама
были две-три настоящие книги, как, наприме
р, прекрасная "Лестница в Облаках" Германа
Лянде и его же "Метаморфозы Мысли".
His list of published books was small, but remarkably eclectic: translations
of some German psychoanalytic novels done by an uncle of Busch’s; The
Poisoner by Adelaida Svetozarov; a collection of funny stories; an anonymous
poem entitled “I”; but among this trash there were two or three genuine
books, such as, for example, the wonderful Stairway to the Clouds by Hermann
Lande and also his Metamorphoses of Thought. (Chapter Three)
Lestnitsa v oblakakh (Stairway to the Clouds) brings to mind Gogol’s last
words quoted by Merezhkovski in Gogol’ i chyort (“Gogol and the Devil,”
1906): Lestnitsu! Poskorey davay lestnitsu! (“Ladder, give the ladder
quick!”). VN’s story Lik ends in the hero’s words spoken in French:
“Those are mine.” According to Lik, the new white shoes on Koldunov’s
feet belong to him. The name Koldunov comes from koldun (sorcerer). Koldun
is a character in Gogol’s story Strashnaya mest’ (“A Terrible
Vengeance,” 1832). In Masterstvo Gogolya ("Gogol's Craftsmanship," 1934)
Andrey Bely asks: “What is koldun?” and answers: “No one knows what.” In
his essay Lug zelyonyi (“The Green Meadow,” 1907) Bely mentions lik
krasavitsy (the beauty’s face), Katerina (a character in A Terrible
Vengeance whose name brings to mind Katya, Koldunov’s second wife) and
staryi koldun (the old sorcerer):
Лик Красавицы занавешен туманным саваном
механической культуры, -- саваном, сплетён
ным из чёрных дымов и железной проволоки
телеграфа. Спит, спит Эвридика, повитая ад
ом смерти, -- тщетно Орфей сходит во ад, что
бы разбудить её. Сонно она лепечет:
Ты ведёшь -- мне быть покорной.
Я должна идти -- должна.
Но на взорах облак чёрный,
Чёрной смерти пелена.
…В колоссальных образах Катерины и старо
го колдуна Гоголь бессмертно выразил том
ление спящей родины -- Красавицы, стоящей
на распутье между механической мертвенно
стью и первобытной грубостью.
Bely quotes Bryusov’s poem Orfey i Evridika (“Orpheus and Eurydice,”
1904) in which oblak chyornyi (a black cloud) and lik (face) are mentioned:
Орфей
Ты не помнишь! ты забыла!
Ах, я помню каждый миг!
Нет, не сможет и могила
Затемнить во мне твой лик!
Эвридика
Помню счастье, друг мой бедный,
И любовь, как тихий сон...
Но во тьме, во тьме бесследной
Бледный лик твой затемнён...
According to Koldunov, Lik khodit gogolem (goes swaggering around):
Вот ты, например, чем ты лучше меня? А ходи
шь гоголем, в отелях живешь, актрис, должн
о быть, взасос...
Take you, for instance \xa8C what makes you better than me? You go swaggering
around, living in hotels, smooching with actresses…
As I pointed out before, Lik’s new shoes that he forgets at Koldunov’s can
be compared to Akakiy Akakievich’s new overcoat in Gogol’s story Shinel’
(“The Carrick,” 1842). Akakiy Akakievich’s surname, Bashmachkin, comes
from bashmak (shoe).
In “The Gift” Koncheev’s review of Fyodor’s book Zhizn’ Chernyshevskogo
(“The Life of Chernyshevski”) appears in the literary annual Bashnya (The
Tower). In VN’s story Oblako, ozero, bashnya (translated into English as
Cloud, Castle, Lake, 1937) Vasiliy Ivanovich rereads Tyutchev:
Разместились в пустом вагончике сугубо-т
ретьего класса, и Василий Иванович, сев в
сторонке и положив в рот мятку, тотчас рас
крыл томик Тютчева, которого давно собира
лся перечесть ("Мы слизь. Речённая есть ло
жь", -- и дивное о румяном восклицании); но е
го попросили отложить книжку и присоедин
иться ко всей группе.
Everyone found a place in an empty car, unmistakably third-class, and
Vasiliy Ivanovich, having sat down by himself and put a peppermint into his
mouth, opened a little volume of Tyutchev, whom he had long intended to
reread; but he was requested to put the book aside and join the group.
My sliz'. Rechyonnaya est' lozh' ("We are slime. What was once uttered is a
lie"), a parenthesis omitted in the English version, hints at a line in
Tyutchev's poem Silentium! (1830): Mysl' izrechyonnaya est' lozh' (A thought
once uttered is untrue). According to Bryusov, Tyutchev had to say that a
thought once uttered was untrue:
Пушкин был должен явить нам, русским, обли
к Татьяны.
Тютчев был должен сказать: ?Мысль изречён
ная ― ложь!?
(Dolzhen byl…, 1915)
On the other hand, in his poem V chas, kogda geniy vecherney prokhlady ("In
the hour, when the genius of the cool of the evening..." 1896) Bryusov
mentions sliz' (slime) with which the reptiles defile the reeds at the bank
of Ozero Snov (the Lake of Dreams):
В час, когда гений вечерней прохлады
Жизнь возвращает цветам,
К Озеру Снов, по знакомым тропам,
Медленно тянутся гады.
Там они, в ясной и чистой тиши,
Водят круги омерзительной пляски,
Правят под месяцем липкие ласки,
Слизью сквернят камыши.
В жуткой тревоге святые виденья
К небу восходят, как белый туман;
Сны мои чёрны, ― и снова я пьян
Мутным вином искушенья.
In Tvorchestvo i remeslo ("Creative Work and Handicraft," 1917), a review of
Bryusov's and Blok's collections of poetry, Georgiy Ivanov (in whose Raspad
atoma, “Disintegration of an Atom,” 1937, pakhuchaya sliz’, a smelly
slime, is mentioned) quotes Bryusov’s poem Dolzhen byl… (“He had to…”)
and contrasts Bryusov with Blok, the author of Na pole Kulikovom (“In the
Field of Kulikovo,” 1908). Lik’s real name (mentioned by Gavrilyuk, as he
spoke to Koldunov) seems to be Kulikov. As to Gavrilyuk (“a dubious
character,” according to Koldunov), his name brings to mind Nikolay
Gavrilovich Chernyshevski. In “The Gift” Fyodor writes Chernyshevski’s
biography (that ends in the hero’s birth). Gavrilyuk twice recounted to Lik
the story of his life:
Как-то вечером, когда он полулежал в полот
няном кресле на веранде, к нему пристал од
ин из жителей пансиона, болтливый русский
старик (уже успевший дважды ему рассказат
ь свою биографию, сперва в одном направле
нии, из настоящего к прошлому, а потом в др
угом, против шерсти, причём получились дв
е различные жизни, одна удачная, другая не
т), -- и, удобно усевшись, теребя подбородо
к, сказал: "У меня тут отыскался знакомый,
то есть знакомый-- c'est beaucoup dire, раза два вст
речал его в Брюсселе, теперь, увы, это совс
ем опустившийся тип. Вчера -- да, кажется, в
чера,-- упоминаю вашу фамилию, а он говори
т: как же, я его знаю, мы даже родственники
".
-- Родственники? -- удивился Лик.-- У меня по
чти никогда не было родственников. Как ег
о зовут?
-- Некто Колдунов, Олег Петрович,-- кажется,
Петрович? Не знаете?
One evening, as he was reclining in a canvas chair on the veranda, he was
importuned by one of the pension guests, a loquacious old Russian (who had
managed on two occasions already to recount to Lik the story of his life,
first in one direction, from the present toward the past, and then in the
other, against the grain, resulting in two different lives, one successful,
the other not), who, settling himself comfortably and fingering his chin,
said: “A friend of mine has turned up here; that is, a ‘friend,’ c’est
beaucoup dire \xa8C I met him a couple of times in Brussels, that’s all. Now,
alas, he’s a completely derelict character. Yesterday \xa8C yes, I think it
was yesterday \xa8C I happened to mention your name, and he says, ‘Why, of
course I know him \xa8Cin fact, we’re even relatives.’”
“Relatives?” asked Lik with surprise. “I almost never had any relatives.
What’s his name?”
“A certain Koldunov \xa8C Oleg Petrovich Koldunov. …Petrovich, isn’t it?
Know him?”
Koldunov’s patronymic hints at Petrovich, the tailor in Gogol’s Shinel’
who makes for Akakiy Akakievich the new overcoat. In “The Gift” Oleg is
the name of Fyodor’s uncle who lives in America and supports his nephew
financially. As he speaks to Lik, Koldunov mentions the United States and
‘money:’
-- Позволю себе нескромность, -- конфиденци
ально сказал Колдунов.-- В Соединенных Шта
тах имеется тайное общество, в котором сл
ово "деньги" считается неприличным, а если
нужно платить, так заворачивают доллар в
туалетную бумагу. Правда, только богачи п
римыкают, беднякам некогда. Я вот к чему,--
и, вопросительно кивая, Колдунов произвёл
пальцами вульгарный перебор: осязание де
ньжат.
“Allow me an indiscretion,” said Koldunov in a confidential tone. “I’m
told that in the United States there is a secret society that considers the
word ‘money’ improper, and if payment must be made, they wrap the dollars
in the toilet paper. True, only the rich belong \xa8C the poor have no time for
it. Now, here’s what I’m driving at,” and, his brows raised
questioningly, Koldunov made a vulgar, palpating motion with two fingers and
thumb \xa8C the feel of hard cash.
Alexey Sklyarenko
Search archive with Google:
http://www.google.com/advanced_search?q=site:listserv.ucsb.edu&HL=en
Contact the Editors: mailto:nabokv-l@utk.edu,nabokv-l@holycross.edu
Zembla: http://www.libraries.psu.edu/nabokov/zembla.htm
Nabokv-L policies: http://web.utk.edu/~sblackwe/EDNote.htm
Nabokov Online Journal:" http://www.nabokovonline.com
AdaOnline: "http://www.ada.auckland.ac.nz/
The Nabokov Society of Japan's Annotations to Ada: http://vnjapan.org/main/ada/index.html
The VN Bibliography Blog: http://vnbiblio.com/
Search the archive with L-Soft: https://listserv.ucsb.edu/lsv-cgi-bin/wa?A0=NABOKV-L
Manage subscription options :http://listserv.ucsb.edu/lsv-cgi-bin/wa?SUBED1=NABOKV-L
metamorphoses of the mind) are mentioned:
Скажем: Лик мог бы надеяться, что в один см
утно прекрасный вечер он посреди привычн
ой игры попадет как бы на топкое место, чт
о-то поддастся, и он навсегда потонет в ож
ивающей стихии, ни на что не похожей, само
стоятельной, совсем по-новому продолжающ
ей нищенские задания драмы,-- весь без воз
врата уйдет туда, женится на Анжелике, буд
ет ездить верхом по сухому вереску, получ
ит все то материальное благо, на которое н
амекалось в пьесе, заживет в том замке,-- н
о кроме всего очутится в невероятно нежно
м мире, сизом, легком, где возможны сказоч
ные приключения чувств, неслыханные мета
морфозы мысли.
For instance, Lik might hope, one vague and lovely night, in the midst of
the usual performance, to tread, as it were, on a quicksandy spot; something
would give, and he would sink forever in a newborn element, unlike anything
known \xa8C independently developing the play’s threadbare themes in ways
altogether new. He would pass irrevocably into this element, marry Angè
lique, go riding over the crisp heather, receive all the material wealth
hinted at in the play, go to live in that castle, and, moreover, find
himself in a world of ineffable tenderness\xa8Ca bluish, delicate world where
fabulous adventures of the senses occur, and unheard-of metamorphoses of the
mind.
In VN’s novel Dar (“The Gift,” 1937) the list of books brought out by
Busch’s publisher (who accepts for publication Fyodor's book on
Chernyshevski) includes Hermann Lande’s Metamorfozy mysli (Metamorphoses of
Thought):
Список им уже изданных книг был мал, но чр
езвычайно разнообразен: переводы каких-т
о немецких психо-аналитических романов, с
деланные дядей Буша, "Отравительница" Аде
лаиды Светозаровой, сборник анекдотов, ан
онимная поэма "Аз", -- но среди этого хлама
были две-три настоящие книги, как, наприме
р, прекрасная "Лестница в Облаках" Германа
Лянде и его же "Метаморфозы Мысли".
His list of published books was small, but remarkably eclectic: translations
of some German psychoanalytic novels done by an uncle of Busch’s; The
Poisoner by Adelaida Svetozarov; a collection of funny stories; an anonymous
poem entitled “I”; but among this trash there were two or three genuine
books, such as, for example, the wonderful Stairway to the Clouds by Hermann
Lande and also his Metamorphoses of Thought. (Chapter Three)
Lestnitsa v oblakakh (Stairway to the Clouds) brings to mind Gogol’s last
words quoted by Merezhkovski in Gogol’ i chyort (“Gogol and the Devil,”
1906): Lestnitsu! Poskorey davay lestnitsu! (“Ladder, give the ladder
quick!”). VN’s story Lik ends in the hero’s words spoken in French:
“Those are mine.” According to Lik, the new white shoes on Koldunov’s
feet belong to him. The name Koldunov comes from koldun (sorcerer). Koldun
is a character in Gogol’s story Strashnaya mest’ (“A Terrible
Vengeance,” 1832). In Masterstvo Gogolya ("Gogol's Craftsmanship," 1934)
Andrey Bely asks: “What is koldun?” and answers: “No one knows what.” In
his essay Lug zelyonyi (“The Green Meadow,” 1907) Bely mentions lik
krasavitsy (the beauty’s face), Katerina (a character in A Terrible
Vengeance whose name brings to mind Katya, Koldunov’s second wife) and
staryi koldun (the old sorcerer):
Лик Красавицы занавешен туманным саваном
механической культуры, -- саваном, сплетён
ным из чёрных дымов и железной проволоки
телеграфа. Спит, спит Эвридика, повитая ад
ом смерти, -- тщетно Орфей сходит во ад, что
бы разбудить её. Сонно она лепечет:
Ты ведёшь -- мне быть покорной.
Я должна идти -- должна.
Но на взорах облак чёрный,
Чёрной смерти пелена.
…В колоссальных образах Катерины и старо
го колдуна Гоголь бессмертно выразил том
ление спящей родины -- Красавицы, стоящей
на распутье между механической мертвенно
стью и первобытной грубостью.
Bely quotes Bryusov’s poem Orfey i Evridika (“Orpheus and Eurydice,”
1904) in which oblak chyornyi (a black cloud) and lik (face) are mentioned:
Орфей
Ты не помнишь! ты забыла!
Ах, я помню каждый миг!
Нет, не сможет и могила
Затемнить во мне твой лик!
Эвридика
Помню счастье, друг мой бедный,
И любовь, как тихий сон...
Но во тьме, во тьме бесследной
Бледный лик твой затемнён...
According to Koldunov, Lik khodit gogolem (goes swaggering around):
Вот ты, например, чем ты лучше меня? А ходи
шь гоголем, в отелях живешь, актрис, должн
о быть, взасос...
Take you, for instance \xa8C what makes you better than me? You go swaggering
around, living in hotels, smooching with actresses…
As I pointed out before, Lik’s new shoes that he forgets at Koldunov’s can
be compared to Akakiy Akakievich’s new overcoat in Gogol’s story Shinel’
(“The Carrick,” 1842). Akakiy Akakievich’s surname, Bashmachkin, comes
from bashmak (shoe).
In “The Gift” Koncheev’s review of Fyodor’s book Zhizn’ Chernyshevskogo
(“The Life of Chernyshevski”) appears in the literary annual Bashnya (The
Tower). In VN’s story Oblako, ozero, bashnya (translated into English as
Cloud, Castle, Lake, 1937) Vasiliy Ivanovich rereads Tyutchev:
Разместились в пустом вагончике сугубо-т
ретьего класса, и Василий Иванович, сев в
сторонке и положив в рот мятку, тотчас рас
крыл томик Тютчева, которого давно собира
лся перечесть ("Мы слизь. Речённая есть ло
жь", -- и дивное о румяном восклицании); но е
го попросили отложить книжку и присоедин
иться ко всей группе.
Everyone found a place in an empty car, unmistakably third-class, and
Vasiliy Ivanovich, having sat down by himself and put a peppermint into his
mouth, opened a little volume of Tyutchev, whom he had long intended to
reread; but he was requested to put the book aside and join the group.
My sliz'. Rechyonnaya est' lozh' ("We are slime. What was once uttered is a
lie"), a parenthesis omitted in the English version, hints at a line in
Tyutchev's poem Silentium! (1830): Mysl' izrechyonnaya est' lozh' (A thought
once uttered is untrue). According to Bryusov, Tyutchev had to say that a
thought once uttered was untrue:
Пушкин был должен явить нам, русским, обли
к Татьяны.
Тютчев был должен сказать: ?Мысль изречён
ная ― ложь!?
(Dolzhen byl…, 1915)
On the other hand, in his poem V chas, kogda geniy vecherney prokhlady ("In
the hour, when the genius of the cool of the evening..." 1896) Bryusov
mentions sliz' (slime) with which the reptiles defile the reeds at the bank
of Ozero Snov (the Lake of Dreams):
В час, когда гений вечерней прохлады
Жизнь возвращает цветам,
К Озеру Снов, по знакомым тропам,
Медленно тянутся гады.
Там они, в ясной и чистой тиши,
Водят круги омерзительной пляски,
Правят под месяцем липкие ласки,
Слизью сквернят камыши.
В жуткой тревоге святые виденья
К небу восходят, как белый туман;
Сны мои чёрны, ― и снова я пьян
Мутным вином искушенья.
In Tvorchestvo i remeslo ("Creative Work and Handicraft," 1917), a review of
Bryusov's and Blok's collections of poetry, Georgiy Ivanov (in whose Raspad
atoma, “Disintegration of an Atom,” 1937, pakhuchaya sliz’, a smelly
slime, is mentioned) quotes Bryusov’s poem Dolzhen byl… (“He had to…”)
and contrasts Bryusov with Blok, the author of Na pole Kulikovom (“In the
Field of Kulikovo,” 1908). Lik’s real name (mentioned by Gavrilyuk, as he
spoke to Koldunov) seems to be Kulikov. As to Gavrilyuk (“a dubious
character,” according to Koldunov), his name brings to mind Nikolay
Gavrilovich Chernyshevski. In “The Gift” Fyodor writes Chernyshevski’s
biography (that ends in the hero’s birth). Gavrilyuk twice recounted to Lik
the story of his life:
Как-то вечером, когда он полулежал в полот
няном кресле на веранде, к нему пристал од
ин из жителей пансиона, болтливый русский
старик (уже успевший дважды ему рассказат
ь свою биографию, сперва в одном направле
нии, из настоящего к прошлому, а потом в др
угом, против шерсти, причём получились дв
е различные жизни, одна удачная, другая не
т), -- и, удобно усевшись, теребя подбородо
к, сказал: "У меня тут отыскался знакомый,
то есть знакомый-- c'est beaucoup dire, раза два вст
речал его в Брюсселе, теперь, увы, это совс
ем опустившийся тип. Вчера -- да, кажется, в
чера,-- упоминаю вашу фамилию, а он говори
т: как же, я его знаю, мы даже родственники
".
-- Родственники? -- удивился Лик.-- У меня по
чти никогда не было родственников. Как ег
о зовут?
-- Некто Колдунов, Олег Петрович,-- кажется,
Петрович? Не знаете?
One evening, as he was reclining in a canvas chair on the veranda, he was
importuned by one of the pension guests, a loquacious old Russian (who had
managed on two occasions already to recount to Lik the story of his life,
first in one direction, from the present toward the past, and then in the
other, against the grain, resulting in two different lives, one successful,
the other not), who, settling himself comfortably and fingering his chin,
said: “A friend of mine has turned up here; that is, a ‘friend,’ c’est
beaucoup dire \xa8C I met him a couple of times in Brussels, that’s all. Now,
alas, he’s a completely derelict character. Yesterday \xa8C yes, I think it
was yesterday \xa8C I happened to mention your name, and he says, ‘Why, of
course I know him \xa8Cin fact, we’re even relatives.’”
“Relatives?” asked Lik with surprise. “I almost never had any relatives.
What’s his name?”
“A certain Koldunov \xa8C Oleg Petrovich Koldunov. …Petrovich, isn’t it?
Know him?”
Koldunov’s patronymic hints at Petrovich, the tailor in Gogol’s Shinel’
who makes for Akakiy Akakievich the new overcoat. In “The Gift” Oleg is
the name of Fyodor’s uncle who lives in America and supports his nephew
financially. As he speaks to Lik, Koldunov mentions the United States and
‘money:’
-- Позволю себе нескромность, -- конфиденци
ально сказал Колдунов.-- В Соединенных Шта
тах имеется тайное общество, в котором сл
ово "деньги" считается неприличным, а если
нужно платить, так заворачивают доллар в
туалетную бумагу. Правда, только богачи п
римыкают, беднякам некогда. Я вот к чему,--
и, вопросительно кивая, Колдунов произвёл
пальцами вульгарный перебор: осязание де
ньжат.
“Allow me an indiscretion,” said Koldunov in a confidential tone. “I’m
told that in the United States there is a secret society that considers the
word ‘money’ improper, and if payment must be made, they wrap the dollars
in the toilet paper. True, only the rich belong \xa8C the poor have no time for
it. Now, here’s what I’m driving at,” and, his brows raised
questioningly, Koldunov made a vulgar, palpating motion with two fingers and
thumb \xa8C the feel of hard cash.
Alexey Sklyarenko
Search archive with Google:
http://www.google.com/advanced_search?q=site:listserv.ucsb.edu&HL=en
Contact the Editors: mailto:nabokv-l@utk.edu,nabokv-l@holycross.edu
Zembla: http://www.libraries.psu.edu/nabokov/zembla.htm
Nabokv-L policies: http://web.utk.edu/~sblackwe/EDNote.htm
Nabokov Online Journal:" http://www.nabokovonline.com
AdaOnline: "http://www.ada.auckland.ac.nz/
The Nabokov Society of Japan's Annotations to Ada: http://vnjapan.org/main/ada/index.html
The VN Bibliography Blog: http://vnbiblio.com/
Search the archive with L-Soft: https://listserv.ucsb.edu/lsv-cgi-bin/wa?A0=NABOKV-L
Manage subscription options :http://listserv.ucsb.edu/lsv-cgi-bin/wa?SUBED1=NABOKV-L