Subject
Fujiyama & Grob in The Waltz Invention; smoking & dvornik in The
Event
Event
From
Date
Body
In VN’s play Izobretenie Val’sa (“The Waltz Invention,” 1938) Waltz compares the mountain that he blew up to Fujiyama:
Вальс. Какая перемена вида! Был конус, Фудзияма, а теперь нечто вроде Столовой Горы. Я выбрал её не только по признаку изящной красоты, а также потому, что она была необитаема: камни, молочай, ящерицы... Ящерицы, впрочем, погибли. (Act One)
In Ilf and Petrov’s novel Dvenadtsat’ stul’yev (“The Twelve Chairs,” 1928) Ostap Bender videl vo sne vulkan Fudziyamu (dreams of the volcano Fujiyama), Vorobyaninov dreams of grobovykh del master Bezenchuk v smokinge (Bezenchuk the undertaker in a dinner-jacket) and dvornik (the caretaker) Tikhon dreams of a horse that escaped from the stables :
Всем троим снились сны.
Воробьянинову снились сны чёрные: микробы, угрозыск, бархатные толстовки и гробовых дел мастер Безенчук в смокинге, но небритый.
Остап видел вулкан Фудзи-Яму, заведующего Маслотрестом и Тараса Бульбу, продающего открытки с видами Днепростроя.
А дворнику снилось, что из конюшни ушла лошадь. Во сне он искал её до самого утра и, не найдя, проснулся разбитый и мрачный. Долго, с удивлением, смотрел он на спящих в его постели людей. Ничего не поняв, он взял метлу и направился на улицу исполнять свои прямые обязанности: подбирать конские яблоки и кричать на богоделок.
All three had dreams.
Vorobyaninov had black dreams about microbes, the criminal investigation department, velvet shirts, and Bezenchuk the undertaker in a dinner-jacket, but unshaven.
Ostap dreamed of: Fujiyama; the head of the Dairy Produce Co-operative; and Taras Bulba selling picture postcards of the Dnieper.
And the caretaker dreamed that a horse escaped from the stable. He looked for it all night in the dream and woke up in the morning worn-out and gloomy, without having found it. For some time he stared in surprise at the people sleeping in his bed. Not understanding anything, he took his broom and went out into the street to carry out his basic duties, which were to sweep up the horse droppings and shout at the old-women pensioners. (chapter VI, “A Diamond Haze”)
The name of one of the eleven generals in “The Waltz Invention,” Grob means in Russian “coffin” and brings to mind grobovykh del master Bezenchuk v smokinge (in Vorobyaninov’s dream). In VN’s play Sobytie (“The Event,” 1938) one of the guests at Antonina Pavlovna’s birthday party, the famous writer, wears smoking (a dinner-jacket):
Входит Рёвшин, пропуская вперёд старушку Николадзе, сухонькую, стриженую, в чёрном, и Известного писателя: он стар, львист, говорит слегка в нос, медленно и веско, не без выигрышных прочищений горла позади слов, одет в смокинг. (Act Two)
Pyotr Nikolaevich (the famous writer) is star i l'vist (old and leonine). Part One of The Twelve Chairs is entitled Stargorodskiy Lev ("The Lion of Stargorod"). One of the three diamond hunters in “The Twelve Chairs” is Father Fyodor Vostrikov, priest of the Church of St. Frol and St. Lavr. At Antonina Pavlovna’s birthday party the famous writer mentions preosvyashchennyi (a priest):
Любовь. Что вам можно предложить?
Писатель. Что вы можете мне предложить... Нда. Это у вас что: кутья? А, кекс. Схож. Я думал, у вас справляются поминки.
Любовь. Мне нечего поминать, Пётр Николаевич.
Писатель. А! Нечего... Ну, не знаю, милая. Настроение что-то больно фиолетовое. Не хватает преосвященного. (Act Two)
At the end of “The Twelve Chairs” Vorobyaninov kills Bender with a razor blade. Ostap Bender resurrects in Ilf and Petrov’s Zolotoy telyonok (“The Golden Calf,” 1931), a novel whose characters include Balaganov and Panikovsky. In “The Event” Lyubov’ (Antonina Pavlovna’s elder daughter) mentions panika (a panic) and balagan (a farce):
Вера. Странно всё-таки: мне снилось, что кто-то его запер в платяной шкап, а когда стали отпирать и трясти, то он же прибежал с отмычкой, страшно озабоченный, и помогал, а когда наконец отперли, там просто висел фрак. Странно, правда?
Любовь. Да. Алёша в панике. (Act One)
Любовь (мужу). Я не знаю, почему нужно из всего этого делать какой-то кошмарный балаган. Почему ты привёл этого репортёра с блокнотом? Сейчас мама собирается читать. Пожалуйста, не будем больше говорить о Барбашине. (Act Two)
According to Vera (Lyubov’s younger sister), on the eve she dreamed of Barbashin who was locked up in a wardrobe. In “The Waltz Invention” Son (in the English version, Trance), the reporter whom a woman can play appears from a wardrobe:
Из шкафа выходит Сон, журналист. Его может играть женщина. (Act One)
In a dialogue with Lyubov’ Vera mentions dvornik (the caretaker) who talked to Liza (Vera’s servant woman):
Вера. Она как-то рекомендовала Лизу Станиславским, а я её от них получила. Я как сегодня пришла от тебя, застала её за оживлённой беседой с дворником. Барбашин да Барбашин -- сплошное бормотание. Словом, оказывается, что он приехал без предупреждения, вчера около семи вечера, но всё было в полном порядке, так как экономка там всё время жила. (Act Two)
Sploshnoe bormotanie (sheer muttering) mentioned by Vera brings to mind the caretaker’s low and passionate voice that the authors of “The Twelve Chairs” (who use the verb bormotat’, “to mutter”) compare to a lavatory’s spontaneous gurgling:
Дворник замычал низким и страстным голосом, каким иногда среди ночной тишины вдруг горячо и хлопотливо начинает бормотать унитаз.
The caretaker began making low-pitched, passionate noises of the kind sometimes heard when a lavatory suddenly gurgles heatedly and fussily in the stillness of the night. (chapter VI)
In “The Golden Calf” Zosya Sinitski compares Ostap Bender to Othello:
-- Помните, я рассказывала вам о Корейко? -- сказала вдруг Зося. - О том, который делал мне предложение.
-- Да, -- сказал Остап рассеянно.
-- Он очень забавный человек, - продолжала Зося. -- Помните, я вам рассказывала, как неожиданно он уехал?
-- Да, -- сказал Остап более внимательно, -- он очень забавный.
-- Представьте себе, сегодня я получила от него письмо, очень забавное...
-- Что? -- воскликнул влюбленный, поднимаясь с места.
-- Вы ревнуете? - лукаво спросила Зося.
-- М-м, немножко. Что же вам пишет этот пошляк?
-- Он вовсе не пошляк. Он просто очень несчастный и бедный человек. Садитесь, Остап. Почему вы встали? Серьёзно, я его совсем не люблю. Он просит меня приехать к нему.
-- Куда, куда приехать? - закричал Остап. - Где он?
-- Нет, я вам не скажу. Вы ревнивец. Вы его ещё убьёте. -- Ну что вы, Зося! - осторожно сказал командор. -- Просто любопытно узнать, где это люди устраиваются.
-- О, он очень далеко! Пишет, что нашел очень выгодную службу, здесь ему мало платили. Он теперь на постройке Восточной Магистрали,
-- В каком месте?
-- Честное слово, вы слишком любопытны! Нельзя быть таким Отелло!
-- Ей-богу, Зося, вы меня смешите. Разве я похож на старого глупого мавра? Просто хотелось бы узнать, в какой части Восточной Магистрали устраиваются люди. (chapter XXIV: Pogoda blagopriyatstvovala lyubvi, “The Weather was Favorable for Love” )
Zosya Sinitski eventually marries Perikl Femidi. In “The Waltz Invention” the Colonel wants to meet his former chief, the Minister of War, in the gallery, u statui Perikla (at the statue of Pericles):
Полковник (к министру). Я ещё увижу вас? На минуточку, может быть? В галерее, скажем, -- знаете, у статуи Перикла?
Вальс. Никаких статуй. Ступайте. (Act Three)
Pericles, Prince of Tyre is a play written at least in part by Shakespeare. At the beginning of “The Event” the portrait painter Troshcheykin mentions Shakespeare and his Othello, and Lyubov’ mentions zhalkaya pogoda (a wretched weather) and tuman (haze):
Любовь. Не понимаю, почему ты не можешь сперва закрасить мячи, а потом кончить фигуру.
Трощейкин. Как тебе сказать...
Любовь. Можешь не говорить.
Трощейкин. Видишь ли, они должны гореть, бросать на него отблеск, но сперва я хочу закрепить отблеск, а потом приняться за его источники. Надо помнить, что искусство движется всегда против солнца. Ноги, видишь, уже совсем перламутровые. Нет, мальчик мне нравится! Волосы хороши: чуть-чуть с чёрной курчавинкой. Есть какая-то связь между драгоценными камнями и негритянской кровью. Шекспир это почувствовал в своём "Отелло". Ну, так. (Смотрит на другой портрет.) А мадам Вагабундова чрезвычайно довольна, что пишу её в белом платье на испанском фоне, и не понимает, какой это страшный кружевной гротеск... Всё-таки, знаешь, я тебя очень прошу, Люба, раздобыть мои мячи, я
не хочу, чтобы они были в бегах. (Act One)
Любовь. А, чудно. Смотри, погода какая сегодня жалкая. Не то дождь, не то... туман, что ли. Не верится, что ещё лето. Между прочим, ты заметила, что Марфа преспокойно забирает по утрам твой зонтик? (ibid.)
In “The Waltz Invention,” when the mountain was blown up by Waltz, the Minister of War exclaims matushki! (“oh my God!”) and mentions kakoy-to tuman (a kind of haze):
Отдаленный взрыв страшной силы.
Матушки!
Полковник. Точно пороховой склад взорвался. Ай!
Министр. Что такой... Что такой...
Полковник. Гора! Взгляните на гору! Боже мой!
Министр. Ничего не вижу, какой-то туман, пыль...
Полковник. Нет, теперь видно. Отлетела верхушка!
Министр. Не может быть!
The Minister’s exclamation brings to mind matushka, Father Fyodor’s wife in “The Twelve Chairs.”
At the end of Shakespeare’s Othello the hero stabs himself. The action in “The Waltz Invention” seems to take place in a dream that Lyubov’ dreams in the “sleep of death” (mentioned by Hamlet in his famous monologue) after stabbing herself on her dead son’s fifth birthday (two days after her mother’s fiftieth birthday). Stolovaya gora (the table mountain) mentioned by Waltz in “The Waltz Invention” seems to hint at stol (the table) on which Lyubov’s dead body lies before the funeral.
In “The Golden Calf” Bender and Koreyko travel in the Central Asia na verblyudakh (riding the camels) and Bender mentions Prince Hamlet:
— Я Эмир-динамит,— кричал он, покачиваясь на высоком хребте. — Если через два дня мы не получим приличной пищи, я взбунтую племена. Честное слово! Назначу себя уполномоченным пророка и объявлю священную войну, джихад. Например, Дании. Зачем датчане замучили своего принца Гамлета? При современной политической обстановке даже Лига Наций удовлетворится таким поводом к войне. Ей-богу, куплю у англичан на миллион винтовок, они любят продавать огнестрельное оружие племенам, и марш-марш, в Данию. Германия пропустит — в счёт репараций. Представляете себе вторжение племён в Копенгаген? Впереди всех я на белом верблюде. Ах! Паниковского нет! Ему бы датского гуся!.. (chapter XXXI: “Baghdad”)
Emir-dynamite (as Bender calls himself) brings to mind Doloy naymitov dinamita (“Down with the hirelings of dynamite”), one of the slogans in the manifestation that in “The Waltz Invention” the generals watch from the balcony:
Все возвращаются с балкона, делясь впечатлениями.
Граб. Весьма живописная манифестация. Особенно в такую великолепную погоду.
Брег. А последний плакат вы прочли?
Гроб. Какой? "Мы желаем знать правду"? -- это?
Брег. Нет-нет, последний: "Сегодня взрывают пустыни, завтра взорвут нас". Что за притча? По какому поводу? Выборы?
Министр. Всё это до крайности прискорбно. Как это не уметь соблюсти военную тайну!
Берг. А мне больше всего понравилось: "Долой наймитов динамита", -- просто и сильно. (Act Two)
Note velikolepnaya pogoda (a magnificent weather) mentioned by Grab (whose name means in German “grave” and in Russian “hornbeam”).
In “The Twelve Chairs” Bender and Vorobyaninov watch an avant-garde stage version of Gogol’s play Zhenit’ba (“The Marriage,” 1835) in which sladkoe verblyudo (a play on sladkoe blyudo, “sweet meal,” and verblyud, “camel”) is mentioned:
Потом, как видно, на верблюде, приехал Кочкарёв. Судить обо всем этом можно было из следующего диалога:
- Фу, как ты меня испугал! А ещё на верблюде приехал!
- Ах, ты заметил, несмотря на темноту?! А я хотел преподнести тебе сладкое вер-блюдо!
Then Kochkaryov arrived, apparently on a camel. This could only be judged from the following dialogue.
"Ouch, how you frightened me! And you came on a camel, too."
"Ah, so you noticed, despite the darkness. I wanted to bring you a fragrant camellia!" (chapter XXX: “In the Columbus Theater”)
In “The Event” the famous writer says that he is an antidulcinist, protivnik sladkogo (enemy of sweet meal). In a dialogue with her mother Lyubov’ compares the situation after Barbashin’s unexpected return with that in Gogol’s play Revizor (“The Inspector,” 1836):
Любовь. Одним словом: господа, к нам в город приехал ревизор. Я вижу, что ты всю эту историю воспринимаешь как добавочный сюрприз по случаю твоего рождения. Молодец, мамочка! А как, по-твоему, развивается дальше? Будет стрельба?
Антонина Павловна. Ну, это ещё надобно подумать. Может быть, он сам покончит с собой у твоих ног.
Любовь. А мне очень хотелось бы знать окончание. Леонид Викторович говорил о пьесах, что если в первом действии висит на стене ружьё, то в последнем оно должно дать осечку. (Act Two)
According to Lyubov', Barbashin used to say of plays: “if in the first act there is a gun hanging on the wall, in the last act it should misfire.” Antonina Pavlovna’s suggestion that Barbashin will commit suicide at her daughter’s feet proves wrong: it is Lyubov’ who will take her life two days later.
In my previous post (“mongrel of fancy & screw in The Waltz Invention; décolleté & roses in The Event”) I forgot to quote Hamlet’s last words: “The rest is silence.” At the end of his essay on Viktor Gofman (a poet who committed suicide in 1911) in “The Silhouettes of Russian Writers” Ayhenvald quotes the words of Hamlet’s friend Horatio, “Good night, sweet prince:”
"Покойной ночи, милый принц!" - такими словами напутствовал Горацио в могилу своего друга Гамлета. Покойной ночи и тебе, милый принц поэзии, Виктор Гофман!..
In his essay Ayhenvald calls Viktor Gofman “a poet of waltz:”
Затем кружение слов, их встреча после пройденного кругооборота ещё усиливают то впечатление, что Гофман - поэт вальса, но вальса смягченного в своем темпе и музыкально-замедленного.
and mentions Margarita (Margarete) whose life was ruined by Faust:
И тогда в церкви потомок согрешившего Адама стоит уже не с былой чистотою детских лет, - он похож тогда на Фауста, который просит прощения у им погубленной Маргариты:
И ты, моя желанная, стоишь здесь в уголке:
И тоненькая свечечка дрожит в твоей руке.
Вся выпрямившись девственно, беспомощно тонка,
Сама ты - точно свечечка с мерцаньем огонька.
............................................
О милая, прости меня за мой невольный грех.
За то, что стал задумчивым твой непорочный смех.
Что, вся смущаясь, внемлешь ты неведомой тоске,
Что тоненькая свечечка дрожит в твоей руке.
According to Ryovshin (Lyubov’s lover), it was the late Margarita Semyonovna Gofman who told him about Barbashin’s attempt upon the lives of Lyubov’ and her husband:
Рёвшин. А я помню, как покойная Маргарита Семёновна Гофман мне тогда сообщила. Ошарашила! Главное, каким-то образом пошёл слух, что Любовь Ивановна при смерти.
Любовь. На самом деле, конечно, это был сущий пустяк. Я пролежала недели две, не больше. Теперь даже шрам не заметен. (Act One)
Ryovshin mentions a rumor that Lyubov’ was mortally wounded. The (metaphorical) gun that hangs on the wall in the first act of “The Event” fires twice (from both barrels, as it were) in “The Waltz Invention.” Sushchiy pustyak (“a mere trifle,” meaning that her wound was superficial) mentioned by Lyubov’ brings to mind Waltz’s pustyakovaya rana (trifling wound) in “The Waltz Invention:”
Полковник. Голова у вас не должна больше болеть: рана была пустяковая. (Act Three)
On the other hand, the Colonel compares Salvator Waltz to a messenger who without respite runs many miles in order to tell pustyak, son, goryachechnuyu mechtu (a trifle, trance, delirious dream):
Полковник. Генерал Берг посылает к вам изобретателя... желающего сделать важное сообщение... Его зовут: Сальватор Вальс.
Министр. Как?
Полковник. Некто Сальватор Вальс.
Министр. Однако! Под такую фамилию хоть танцуй. Ладно. Предлагаю вам его принять вместо меня.
Полковник. Ни к чему. Я знаю этих господ, изобретающих винтик, которого не хватает у них в голове... Он не успокоится, пока не доберётся до вас -- через все канцелярские трупы.
Министр. Ну, вы всегда найдёте отговорку. Что ж, придётся и сию чашу выпить... Весьма вероятно, что он уже дожидается в приёмной.
Полковник. Да, это народ нетерпеливый... Вестник, бегущий без передышки множество вёрст, чтобы поведать пустяк, сон, горячечную мечту... (Act One)
In “The Twelve Chairs” Bender tells Vorobyaninov that the forgery of a Soviet passport is pustyak (nothing):
-- При современном развитии печатного дела на Западе напечатать советский паспорт-это такой пустяк, что об этом смешно говорить...
"With printing being as well developed as it is in the West, the forgery of Soviet identification papers is nothing.” (chapter V: “The Smooth Operator”)
In his Stikhi o sovetskom passporte (“Verses on the Soviet Passport,” 1929) Mayakovski compares the Soviet passport to bomba (a bomb), yozh (a hedgehog) and britva oboyudoostraya (a two-edged razor). At Antonina Pavlovna’s birthday party Mme Vagabundov (Troshcheykin’s model) wonders if Barbashin has enough aplomb to hurl a bomb. In “The Waltz Invention” the Minister of War compares the neighboring country to stal’noy yozh (a hedgehog of steel):
Министр. Да. Меня беспокоили и беспокоят действия наших недобросовестных соседей. Государство, вы скажете, небольшое, но ух какое сплоченное, сплошь стальное, стальной еж... Эти прохвосты неизменно подчёркивают, что находятся в самых амикальных с нами отношениях, а на самом деле только и делают, что шлют к нам шпионов и провокаторов. Отвратительно! (Act One)
Alexey Sklyarenko
Search archive with Google:
http://www.google.com/advanced_search?q=site:listserv.ucsb.edu&HL=en
Contact the Editors: mailto:nabokv-l@utk.edu,dana.dragunoiu@gmail.com,shvabrin@humnet.ucla.edu
Zembla: http://www.libraries.psu.edu/nabokov/zembla.htm
Nabokv-L policies: http://web.utk.edu/~sblackwe/EDNote.htm
Nabokov Online Journal:" http://www.nabokovonline.com
AdaOnline: "http://www.ada.auckland.ac.nz/
The Nabokov Society of Japan's Annotations to Ada: http://vnjapan.org/main/ada/index.html
The VN Bibliography Blog: http://vnbiblio.com/
Search the archive with L-Soft: https://listserv.ucsb.edu/lsv-cgi-bin/wa?A0=NABOKV-L
Manage subscription options :http://listserv.ucsb.edu/lsv-cgi-bin/wa?SUBED1=NABOKV-L
Вальс. Какая перемена вида! Был конус, Фудзияма, а теперь нечто вроде Столовой Горы. Я выбрал её не только по признаку изящной красоты, а также потому, что она была необитаема: камни, молочай, ящерицы... Ящерицы, впрочем, погибли. (Act One)
In Ilf and Petrov’s novel Dvenadtsat’ stul’yev (“The Twelve Chairs,” 1928) Ostap Bender videl vo sne vulkan Fudziyamu (dreams of the volcano Fujiyama), Vorobyaninov dreams of grobovykh del master Bezenchuk v smokinge (Bezenchuk the undertaker in a dinner-jacket) and dvornik (the caretaker) Tikhon dreams of a horse that escaped from the stables :
Всем троим снились сны.
Воробьянинову снились сны чёрные: микробы, угрозыск, бархатные толстовки и гробовых дел мастер Безенчук в смокинге, но небритый.
Остап видел вулкан Фудзи-Яму, заведующего Маслотрестом и Тараса Бульбу, продающего открытки с видами Днепростроя.
А дворнику снилось, что из конюшни ушла лошадь. Во сне он искал её до самого утра и, не найдя, проснулся разбитый и мрачный. Долго, с удивлением, смотрел он на спящих в его постели людей. Ничего не поняв, он взял метлу и направился на улицу исполнять свои прямые обязанности: подбирать конские яблоки и кричать на богоделок.
All three had dreams.
Vorobyaninov had black dreams about microbes, the criminal investigation department, velvet shirts, and Bezenchuk the undertaker in a dinner-jacket, but unshaven.
Ostap dreamed of: Fujiyama; the head of the Dairy Produce Co-operative; and Taras Bulba selling picture postcards of the Dnieper.
And the caretaker dreamed that a horse escaped from the stable. He looked for it all night in the dream and woke up in the morning worn-out and gloomy, without having found it. For some time he stared in surprise at the people sleeping in his bed. Not understanding anything, he took his broom and went out into the street to carry out his basic duties, which were to sweep up the horse droppings and shout at the old-women pensioners. (chapter VI, “A Diamond Haze”)
The name of one of the eleven generals in “The Waltz Invention,” Grob means in Russian “coffin” and brings to mind grobovykh del master Bezenchuk v smokinge (in Vorobyaninov’s dream). In VN’s play Sobytie (“The Event,” 1938) one of the guests at Antonina Pavlovna’s birthday party, the famous writer, wears smoking (a dinner-jacket):
Входит Рёвшин, пропуская вперёд старушку Николадзе, сухонькую, стриженую, в чёрном, и Известного писателя: он стар, львист, говорит слегка в нос, медленно и веско, не без выигрышных прочищений горла позади слов, одет в смокинг. (Act Two)
Pyotr Nikolaevich (the famous writer) is star i l'vist (old and leonine). Part One of The Twelve Chairs is entitled Stargorodskiy Lev ("The Lion of Stargorod"). One of the three diamond hunters in “The Twelve Chairs” is Father Fyodor Vostrikov, priest of the Church of St. Frol and St. Lavr. At Antonina Pavlovna’s birthday party the famous writer mentions preosvyashchennyi (a priest):
Любовь. Что вам можно предложить?
Писатель. Что вы можете мне предложить... Нда. Это у вас что: кутья? А, кекс. Схож. Я думал, у вас справляются поминки.
Любовь. Мне нечего поминать, Пётр Николаевич.
Писатель. А! Нечего... Ну, не знаю, милая. Настроение что-то больно фиолетовое. Не хватает преосвященного. (Act Two)
At the end of “The Twelve Chairs” Vorobyaninov kills Bender with a razor blade. Ostap Bender resurrects in Ilf and Petrov’s Zolotoy telyonok (“The Golden Calf,” 1931), a novel whose characters include Balaganov and Panikovsky. In “The Event” Lyubov’ (Antonina Pavlovna’s elder daughter) mentions panika (a panic) and balagan (a farce):
Вера. Странно всё-таки: мне снилось, что кто-то его запер в платяной шкап, а когда стали отпирать и трясти, то он же прибежал с отмычкой, страшно озабоченный, и помогал, а когда наконец отперли, там просто висел фрак. Странно, правда?
Любовь. Да. Алёша в панике. (Act One)
Любовь (мужу). Я не знаю, почему нужно из всего этого делать какой-то кошмарный балаган. Почему ты привёл этого репортёра с блокнотом? Сейчас мама собирается читать. Пожалуйста, не будем больше говорить о Барбашине. (Act Two)
According to Vera (Lyubov’s younger sister), on the eve she dreamed of Barbashin who was locked up in a wardrobe. In “The Waltz Invention” Son (in the English version, Trance), the reporter whom a woman can play appears from a wardrobe:
Из шкафа выходит Сон, журналист. Его может играть женщина. (Act One)
In a dialogue with Lyubov’ Vera mentions dvornik (the caretaker) who talked to Liza (Vera’s servant woman):
Вера. Она как-то рекомендовала Лизу Станиславским, а я её от них получила. Я как сегодня пришла от тебя, застала её за оживлённой беседой с дворником. Барбашин да Барбашин -- сплошное бормотание. Словом, оказывается, что он приехал без предупреждения, вчера около семи вечера, но всё было в полном порядке, так как экономка там всё время жила. (Act Two)
Sploshnoe bormotanie (sheer muttering) mentioned by Vera brings to mind the caretaker’s low and passionate voice that the authors of “The Twelve Chairs” (who use the verb bormotat’, “to mutter”) compare to a lavatory’s spontaneous gurgling:
Дворник замычал низким и страстным голосом, каким иногда среди ночной тишины вдруг горячо и хлопотливо начинает бормотать унитаз.
The caretaker began making low-pitched, passionate noises of the kind sometimes heard when a lavatory suddenly gurgles heatedly and fussily in the stillness of the night. (chapter VI)
In “The Golden Calf” Zosya Sinitski compares Ostap Bender to Othello:
-- Помните, я рассказывала вам о Корейко? -- сказала вдруг Зося. - О том, который делал мне предложение.
-- Да, -- сказал Остап рассеянно.
-- Он очень забавный человек, - продолжала Зося. -- Помните, я вам рассказывала, как неожиданно он уехал?
-- Да, -- сказал Остап более внимательно, -- он очень забавный.
-- Представьте себе, сегодня я получила от него письмо, очень забавное...
-- Что? -- воскликнул влюбленный, поднимаясь с места.
-- Вы ревнуете? - лукаво спросила Зося.
-- М-м, немножко. Что же вам пишет этот пошляк?
-- Он вовсе не пошляк. Он просто очень несчастный и бедный человек. Садитесь, Остап. Почему вы встали? Серьёзно, я его совсем не люблю. Он просит меня приехать к нему.
-- Куда, куда приехать? - закричал Остап. - Где он?
-- Нет, я вам не скажу. Вы ревнивец. Вы его ещё убьёте. -- Ну что вы, Зося! - осторожно сказал командор. -- Просто любопытно узнать, где это люди устраиваются.
-- О, он очень далеко! Пишет, что нашел очень выгодную службу, здесь ему мало платили. Он теперь на постройке Восточной Магистрали,
-- В каком месте?
-- Честное слово, вы слишком любопытны! Нельзя быть таким Отелло!
-- Ей-богу, Зося, вы меня смешите. Разве я похож на старого глупого мавра? Просто хотелось бы узнать, в какой части Восточной Магистрали устраиваются люди. (chapter XXIV: Pogoda blagopriyatstvovala lyubvi, “The Weather was Favorable for Love” )
Zosya Sinitski eventually marries Perikl Femidi. In “The Waltz Invention” the Colonel wants to meet his former chief, the Minister of War, in the gallery, u statui Perikla (at the statue of Pericles):
Полковник (к министру). Я ещё увижу вас? На минуточку, может быть? В галерее, скажем, -- знаете, у статуи Перикла?
Вальс. Никаких статуй. Ступайте. (Act Three)
Pericles, Prince of Tyre is a play written at least in part by Shakespeare. At the beginning of “The Event” the portrait painter Troshcheykin mentions Shakespeare and his Othello, and Lyubov’ mentions zhalkaya pogoda (a wretched weather) and tuman (haze):
Любовь. Не понимаю, почему ты не можешь сперва закрасить мячи, а потом кончить фигуру.
Трощейкин. Как тебе сказать...
Любовь. Можешь не говорить.
Трощейкин. Видишь ли, они должны гореть, бросать на него отблеск, но сперва я хочу закрепить отблеск, а потом приняться за его источники. Надо помнить, что искусство движется всегда против солнца. Ноги, видишь, уже совсем перламутровые. Нет, мальчик мне нравится! Волосы хороши: чуть-чуть с чёрной курчавинкой. Есть какая-то связь между драгоценными камнями и негритянской кровью. Шекспир это почувствовал в своём "Отелло". Ну, так. (Смотрит на другой портрет.) А мадам Вагабундова чрезвычайно довольна, что пишу её в белом платье на испанском фоне, и не понимает, какой это страшный кружевной гротеск... Всё-таки, знаешь, я тебя очень прошу, Люба, раздобыть мои мячи, я
не хочу, чтобы они были в бегах. (Act One)
Любовь. А, чудно. Смотри, погода какая сегодня жалкая. Не то дождь, не то... туман, что ли. Не верится, что ещё лето. Между прочим, ты заметила, что Марфа преспокойно забирает по утрам твой зонтик? (ibid.)
In “The Waltz Invention,” when the mountain was blown up by Waltz, the Minister of War exclaims matushki! (“oh my God!”) and mentions kakoy-to tuman (a kind of haze):
Отдаленный взрыв страшной силы.
Матушки!
Полковник. Точно пороховой склад взорвался. Ай!
Министр. Что такой... Что такой...
Полковник. Гора! Взгляните на гору! Боже мой!
Министр. Ничего не вижу, какой-то туман, пыль...
Полковник. Нет, теперь видно. Отлетела верхушка!
Министр. Не может быть!
The Minister’s exclamation brings to mind matushka, Father Fyodor’s wife in “The Twelve Chairs.”
At the end of Shakespeare’s Othello the hero stabs himself. The action in “The Waltz Invention” seems to take place in a dream that Lyubov’ dreams in the “sleep of death” (mentioned by Hamlet in his famous monologue) after stabbing herself on her dead son’s fifth birthday (two days after her mother’s fiftieth birthday). Stolovaya gora (the table mountain) mentioned by Waltz in “The Waltz Invention” seems to hint at stol (the table) on which Lyubov’s dead body lies before the funeral.
In “The Golden Calf” Bender and Koreyko travel in the Central Asia na verblyudakh (riding the camels) and Bender mentions Prince Hamlet:
— Я Эмир-динамит,— кричал он, покачиваясь на высоком хребте. — Если через два дня мы не получим приличной пищи, я взбунтую племена. Честное слово! Назначу себя уполномоченным пророка и объявлю священную войну, джихад. Например, Дании. Зачем датчане замучили своего принца Гамлета? При современной политической обстановке даже Лига Наций удовлетворится таким поводом к войне. Ей-богу, куплю у англичан на миллион винтовок, они любят продавать огнестрельное оружие племенам, и марш-марш, в Данию. Германия пропустит — в счёт репараций. Представляете себе вторжение племён в Копенгаген? Впереди всех я на белом верблюде. Ах! Паниковского нет! Ему бы датского гуся!.. (chapter XXXI: “Baghdad”)
Emir-dynamite (as Bender calls himself) brings to mind Doloy naymitov dinamita (“Down with the hirelings of dynamite”), one of the slogans in the manifestation that in “The Waltz Invention” the generals watch from the balcony:
Все возвращаются с балкона, делясь впечатлениями.
Граб. Весьма живописная манифестация. Особенно в такую великолепную погоду.
Брег. А последний плакат вы прочли?
Гроб. Какой? "Мы желаем знать правду"? -- это?
Брег. Нет-нет, последний: "Сегодня взрывают пустыни, завтра взорвут нас". Что за притча? По какому поводу? Выборы?
Министр. Всё это до крайности прискорбно. Как это не уметь соблюсти военную тайну!
Берг. А мне больше всего понравилось: "Долой наймитов динамита", -- просто и сильно. (Act Two)
Note velikolepnaya pogoda (a magnificent weather) mentioned by Grab (whose name means in German “grave” and in Russian “hornbeam”).
In “The Twelve Chairs” Bender and Vorobyaninov watch an avant-garde stage version of Gogol’s play Zhenit’ba (“The Marriage,” 1835) in which sladkoe verblyudo (a play on sladkoe blyudo, “sweet meal,” and verblyud, “camel”) is mentioned:
Потом, как видно, на верблюде, приехал Кочкарёв. Судить обо всем этом можно было из следующего диалога:
- Фу, как ты меня испугал! А ещё на верблюде приехал!
- Ах, ты заметил, несмотря на темноту?! А я хотел преподнести тебе сладкое вер-блюдо!
Then Kochkaryov arrived, apparently on a camel. This could only be judged from the following dialogue.
"Ouch, how you frightened me! And you came on a camel, too."
"Ah, so you noticed, despite the darkness. I wanted to bring you a fragrant camellia!" (chapter XXX: “In the Columbus Theater”)
In “The Event” the famous writer says that he is an antidulcinist, protivnik sladkogo (enemy of sweet meal). In a dialogue with her mother Lyubov’ compares the situation after Barbashin’s unexpected return with that in Gogol’s play Revizor (“The Inspector,” 1836):
Любовь. Одним словом: господа, к нам в город приехал ревизор. Я вижу, что ты всю эту историю воспринимаешь как добавочный сюрприз по случаю твоего рождения. Молодец, мамочка! А как, по-твоему, развивается дальше? Будет стрельба?
Антонина Павловна. Ну, это ещё надобно подумать. Может быть, он сам покончит с собой у твоих ног.
Любовь. А мне очень хотелось бы знать окончание. Леонид Викторович говорил о пьесах, что если в первом действии висит на стене ружьё, то в последнем оно должно дать осечку. (Act Two)
According to Lyubov', Barbashin used to say of plays: “if in the first act there is a gun hanging on the wall, in the last act it should misfire.” Antonina Pavlovna’s suggestion that Barbashin will commit suicide at her daughter’s feet proves wrong: it is Lyubov’ who will take her life two days later.
In my previous post (“mongrel of fancy & screw in The Waltz Invention; décolleté & roses in The Event”) I forgot to quote Hamlet’s last words: “The rest is silence.” At the end of his essay on Viktor Gofman (a poet who committed suicide in 1911) in “The Silhouettes of Russian Writers” Ayhenvald quotes the words of Hamlet’s friend Horatio, “Good night, sweet prince:”
"Покойной ночи, милый принц!" - такими словами напутствовал Горацио в могилу своего друга Гамлета. Покойной ночи и тебе, милый принц поэзии, Виктор Гофман!..
In his essay Ayhenvald calls Viktor Gofman “a poet of waltz:”
Затем кружение слов, их встреча после пройденного кругооборота ещё усиливают то впечатление, что Гофман - поэт вальса, но вальса смягченного в своем темпе и музыкально-замедленного.
and mentions Margarita (Margarete) whose life was ruined by Faust:
И тогда в церкви потомок согрешившего Адама стоит уже не с былой чистотою детских лет, - он похож тогда на Фауста, который просит прощения у им погубленной Маргариты:
И ты, моя желанная, стоишь здесь в уголке:
И тоненькая свечечка дрожит в твоей руке.
Вся выпрямившись девственно, беспомощно тонка,
Сама ты - точно свечечка с мерцаньем огонька.
............................................
О милая, прости меня за мой невольный грех.
За то, что стал задумчивым твой непорочный смех.
Что, вся смущаясь, внемлешь ты неведомой тоске,
Что тоненькая свечечка дрожит в твоей руке.
According to Ryovshin (Lyubov’s lover), it was the late Margarita Semyonovna Gofman who told him about Barbashin’s attempt upon the lives of Lyubov’ and her husband:
Рёвшин. А я помню, как покойная Маргарита Семёновна Гофман мне тогда сообщила. Ошарашила! Главное, каким-то образом пошёл слух, что Любовь Ивановна при смерти.
Любовь. На самом деле, конечно, это был сущий пустяк. Я пролежала недели две, не больше. Теперь даже шрам не заметен. (Act One)
Ryovshin mentions a rumor that Lyubov’ was mortally wounded. The (metaphorical) gun that hangs on the wall in the first act of “The Event” fires twice (from both barrels, as it were) in “The Waltz Invention.” Sushchiy pustyak (“a mere trifle,” meaning that her wound was superficial) mentioned by Lyubov’ brings to mind Waltz’s pustyakovaya rana (trifling wound) in “The Waltz Invention:”
Полковник. Голова у вас не должна больше болеть: рана была пустяковая. (Act Three)
On the other hand, the Colonel compares Salvator Waltz to a messenger who without respite runs many miles in order to tell pustyak, son, goryachechnuyu mechtu (a trifle, trance, delirious dream):
Полковник. Генерал Берг посылает к вам изобретателя... желающего сделать важное сообщение... Его зовут: Сальватор Вальс.
Министр. Как?
Полковник. Некто Сальватор Вальс.
Министр. Однако! Под такую фамилию хоть танцуй. Ладно. Предлагаю вам его принять вместо меня.
Полковник. Ни к чему. Я знаю этих господ, изобретающих винтик, которого не хватает у них в голове... Он не успокоится, пока не доберётся до вас -- через все канцелярские трупы.
Министр. Ну, вы всегда найдёте отговорку. Что ж, придётся и сию чашу выпить... Весьма вероятно, что он уже дожидается в приёмной.
Полковник. Да, это народ нетерпеливый... Вестник, бегущий без передышки множество вёрст, чтобы поведать пустяк, сон, горячечную мечту... (Act One)
In “The Twelve Chairs” Bender tells Vorobyaninov that the forgery of a Soviet passport is pustyak (nothing):
-- При современном развитии печатного дела на Западе напечатать советский паспорт-это такой пустяк, что об этом смешно говорить...
"With printing being as well developed as it is in the West, the forgery of Soviet identification papers is nothing.” (chapter V: “The Smooth Operator”)
In his Stikhi o sovetskom passporte (“Verses on the Soviet Passport,” 1929) Mayakovski compares the Soviet passport to bomba (a bomb), yozh (a hedgehog) and britva oboyudoostraya (a two-edged razor). At Antonina Pavlovna’s birthday party Mme Vagabundov (Troshcheykin’s model) wonders if Barbashin has enough aplomb to hurl a bomb. In “The Waltz Invention” the Minister of War compares the neighboring country to stal’noy yozh (a hedgehog of steel):
Министр. Да. Меня беспокоили и беспокоят действия наших недобросовестных соседей. Государство, вы скажете, небольшое, но ух какое сплоченное, сплошь стальное, стальной еж... Эти прохвосты неизменно подчёркивают, что находятся в самых амикальных с нами отношениях, а на самом деле только и делают, что шлют к нам шпионов и провокаторов. Отвратительно! (Act One)
Alexey Sklyarenko
Search archive with Google:
http://www.google.com/advanced_search?q=site:listserv.ucsb.edu&HL=en
Contact the Editors: mailto:nabokv-l@utk.edu,dana.dragunoiu@gmail.com,shvabrin@humnet.ucla.edu
Zembla: http://www.libraries.psu.edu/nabokov/zembla.htm
Nabokv-L policies: http://web.utk.edu/~sblackwe/EDNote.htm
Nabokov Online Journal:" http://www.nabokovonline.com
AdaOnline: "http://www.ada.auckland.ac.nz/
The Nabokov Society of Japan's Annotations to Ada: http://vnjapan.org/main/ada/index.html
The VN Bibliography Blog: http://vnbiblio.com/
Search the archive with L-Soft: https://listserv.ucsb.edu/lsv-cgi-bin/wa?A0=NABOKV-L
Manage subscription options :http://listserv.ucsb.edu/lsv-cgi-bin/wa?SUBED1=NABOKV-L