Subject
merry-go-round in The Event & in The Gift,
Gorb in The Waltz Invention & in The Gift
Gorb in The Waltz Invention & in The Gift
From
Date
Body
At the beginning of VN’s play Sobytie (“The Event,” 1938) the portrait
painter Troshcheykin tells his wife Lyubov’ that he could not fall asleep
last night and mentions karusel’ krasok (a merry-go-round of colors) that
nearly drove him mad:
Трощейкин. Успокойся, матушка. Довольно! Е
сли я что-нибудь не так говорю, прости и по
жалей, а не кусайся. Между прочим, я почти
не спал эту ночь.
Любовь. Ложь.
Трощейкин. Я знал, что ты это скажешь!
Любовь. Ложь. Не знал.
Трощейкин. А всё-таки это так. Во-первых, у
меня всегда сердцебиение, когда полнолун
ие. И вот тут опять покалывало, -- я не пони
маю, что это такое... И всякие мысли... глаза
закрыты, а такая карусель красок, что с ум
а сойти. Люба, улыбнись, голуба. (Act One)
In VN’s novel Dar (“The Gift,” 1937) Strannolyubski (Chernyshevski’s
fictitious biographer) mentions karusel’ istiny (truth’s merry-go-round):
"В триаде, говорит Страннолюбский, кроетс
я смутный образ окружности, -- правящей вс
ем мыслимым бытием, которое в ней заключе
но безвыходно. Это -- карусель истины, ибо
истина всегда круглая; следовательно в ра
звитии форм жизни возможна некоторая изв
инительная кривизна: горб истины; но не бо
лее".
"There lies concealed in the triad," says Strannolyubski, "a vague image of
the circumference controlling all life of the mind, and the mind is confined
inescapably within it. This is truth's merry-go-round, for truth is always
round; consequently, in the development of life's forms a certain pardonable
curvature is possible: the hump of truth; but no more." (Chapter Four)
Gorb istiny (the hump of truth) mentioned by Strannolyubski brings to mind
Gorb, one of the eleven generals in VN’s play Izobretenie Val’sa (“The
Waltz Invention,” 1938). General Gorb is dumb and attempts to say something
using the deaf-and-dumb alphabet:
Герб. Погодите, погодите... Что это вы так...
Вот вы генерала Горба не спросили, -- почем
у вы его не спрашиваете?
Горб встаёт; он немой, но пытается что-то с
казать знаками.
Министр. К сожалению, я не понимаю языка н
емых. Лечились бы, если вы немой. Гадко! Ес
ть профессор, который научает... хотя бы мы
чанию. (Act Two)
The Minister of War does not understand what Gorb tries to say and tells him
that there is a Professor who teaches at least mychanie (mumbling). Gorb
(“The Hump,” 1923) is a poem by Mayakovski, the author of Prostoe kak
mychanie (“Simple as Mooing,” 1916). In his tetraptych Oblako v shtanakh
(“The Trousered Cloud,” 1915) Mayakovski addresses God and proposes to
make karusel’ na dereve izucheniya dobra i zla (a merry-go-round on the
tree of study of good and evil):
Давайте ― знаете ―
устроимте карусель
на дереве изучения добра и зла!
Вездесущий, ты будешь в каждом шкапу,
и вина такие расставим по столу,
чтоб захотелось пройтись в ки-ка-пу
хмурому Петру Апостолу.
А в рае опять поселим Евочек:
прикажи,―
сегодня ночью ж
со всех бульваров красивейших девочек
я натащу тебе. (4)
Mayakovski’s offer to bring God the prettiest girls from all boulevards and
populate the paradise with them reminds one of the whores procured by Son
(Trance) in “The Waltz Invention.” In VN’s play Son appears from a
wardrobe in the office of the Minister of War. In his poem Mayakovski
promises to the Omnipresent that he (God) will be in every wardrobe. The
gloomy Apostle Peter and vina (the wines) mentioned by Mayakovski bring to
mind Pyotr Nikolaevich (the famous writer), a guest at Antonina Pavlovna’s
birthday party who demands wine and criticizes his host’s cognac. The
famous writer in “The Event” is a mild cartoon of Ivan Bunin. In Bunin’s
story Petlistye ushi (“Loopy Ears,” 1916) Adam Sokolovich (the author’s
porte-parler) says that Dostoevski spilled Christ into all his cheap novels.
Then he goes and strangles a prostitute.
According to Pyotr Nikolaevich, he is an “antidulcinist” (enemy of sweet
meal):
Любовь. Чего же вам предложить? Этого?
Писатель. Нет. Я -- антидульцинист: противн
ик сладкого. А вот вина у вас нету? (Act Two)
Antidulcinist seems to hint at Dulcinea, Don Quixote’s beloved in
Cervantes’ novel. In his poem Ko vsemu (“To Everything,” 1916) included
in Prostoe kak mychanie Mayakovski says that lyubov’ (love) was only in his
fevered brain, asks to stop the course of a silly comedy and calls himself
velichayshiy Don-Kikhot (“the greatest Don Quixote”):
Любовь!
Только в моём
воспалённом
мозгу была ты!
Глупой комедии остановите ход!
Смотрите ―
срываю игрушки-латы
я
величайший Дон-Кихот!
At Antonina Pavlovna’s birthday party Pyotr Nikolaevich “quotes” Hamlet’
s words from his famous monologue:
Писатель. "Зад, -- как сказал бы Шекспир, -- з
ад из зык вещан". (Репортёру.) А что вы имее
те сказать, солнце моё? (Act Two)
“Zad, as Shakespeare would have said, zad is zyk veshchan.”
Gamlet i Don Kikhot (“Hamlet and Don Quixote,” 1860) is an essay by
Turgenev. The main character in Turgenev’s story Mumu (1852) is the deaf
and dumb serf Gerasim. At the end of Khokhlik (1867), Turgenev’s Russian
version of Charles Perrault’s fairy tale Riquet à la houppe (1697), the
hero’s gorb (hump) is mentioned:
Горб показался ей осанкой важного челове
ка, хромоту она нашла приятной походкой, к
осые глаза превратились в выразительные
очи, растерянный взгляд пошёл за признак
сильной любовной страсти, и даже большой
красный нос явился ей в воинственном, гер
ойском виде.
In “The Waltz Invention” General Berg, as he speaks over the ’phone to
the Minister of War, mentions starik Perro (old Perrault) who died last
night:
Министр. А нашего генерала я так огрел по
телефону, что, кажется, у него прошла пода
гра. Между прочим, знаете, кто нынче ночью
помер? Старик Перро, -- да, да. Вам придётся
поехать на похороны. И напомните мне завт
ра поговорить с Брутом насчёт пенсии для
вдовы. Они, оказывается, последнее время с
ильно нуждались, грустно, я этого даже не
знал. (Act One)
In “The Event” Vera (Lyubov’s younger sister) mentions Turgenev:
Вера. А помнишь, как он, бывало, приходил м
рачный и мрачно рассказывал что-нибудь ди
ко смешное. Или как мы втроём сидели на ве
ранде, и я знала, что вам до крика хочется,
чтоб я ушла, а я сидела в качалке и читала
Тургенева, а вы на диване, и я знала, что, к
ак только уйду, вы будете целоваться, и по
этому не уходила.
Любовь. Да, он меня безумно любил, безумно
невезучей любовью. Но бывали и другие мин
уты, -- совершенной тишины.
Вера. Когда папа умер и был продан наш дом
и сад, мне было обидно, что как-то в придач
у отдаётся всё, что было в углах нашёптан
о, нашучено, наплакано.
Любовь. Да, слёзы, озноб... Уехал по делам н
а два месяца, а тут подвернулся Алёша, с ме
чтами, с вёдрами краски. Я притворилась, ч
то меня закружило, -- да и Алёши было как-то
жаль. Он был такой детский, такой беспомощ
ный. И я тогда написала это ужасное письмо
Лёне: помнишь, мы смотрели с тобой посреди
ночи на почтовый ящик, где оно уже лежало,
и казалось, что ящик разбух и сейчас разор
вется, как бомба. (Act One)
Lyubov’s comparison of a mail box that contains her letter to Barbashin to
a bomb brings to mind bomba (a bomb) mentioned by Mayakovski in “The
Trousered Cloud:”
Выньте, гулящие, руки из брюк ―
берите камень, нож или бомбу,
а если у которого нету рук ―
пришёл чтоб и бился лбом бы! (3)
A esli u kotorogo netu ruk (and if some has no arms) brings to mind the
armless whore procured by Son:
Изабелла. А вот она умеет играть на рояле
ногами и даже тасовать колоду карт.
Сухощавая. Я родилась такой. Любители оче
нь ценят...
Вальс. Сон, да ведь она безрукая!
Сон. Вы просили разнообразия. Не знаю, чем
вам не потрафил... (Act Three)
The whore tells Waltz that Venus was also armless:
Сухощавая. Венера тоже была безрукая...
(ibid.)
In his poem Venera Milosskaya i Vyacheslav Polonski (“Venus of Milo and
Vyacheslav Polonski,” 1927) Mayakovski describes his visit to Louvre and
says that he parted with Venus of Milo without shaking hands because of
total absence of arms:
И пока
толпу очередную
загоняет Кук,
расстаёмся без рукопожатий
по причине полного отсутствия рук.
At Antonina Pavlovna’s birthday party Mme Vagabundov (Troshcheykin’s model
who speaks in verse) also mentions bomba:
Вагабундова.
Может быть, метнёт бомбу?
А, -- хватит апломбу?
Вот метнёт
и всех нас
сейчас -- сейчас
разорвёт. (Act Two)
When she visits the Troshcheykins, Vera wears new gloves:
Вера. Мама на машинке стучит, как зайчик н
а барабане. Пауза. Опять дождь, гадость. См
отри, новые перчатки. Дешёвенькие-дешёвен
ькие.
Любовь. У меня есть тоже обновка.
Вера. А, это интересно.
Любовь. Леонид вернулся.
Вера. Здорово! (Act One)
Vera’s new perchatki (gloves) bring to mind perchatki zamsh (a glove’s
chamois) mentioned by Mayakovski in “The Trousered Cloud:”
Вошла ты,
резкая, как ?нате!?,
муча перчатки замш,
сказала:
?Знаете ―
я выхожу замуж?. (1)
The girl with whom the author is in love tells him that she is going to
marry. In her letter to Barbashin (that made the mail box look like a bomb)
Lyubov’ told him that she married Troshcheykin.
At the end of “The Waltz Invention” Waltz confesses that his telemor
(Telemort) is in his breast and asks not to touch him, because he can
explode:
Вальс. Простак, тупица! Да поймите же, -- я и
стреблю весь мир! Вы не верите? Ах, вы не ве
рите? Так и быть, -- откроюсь вам: машина \xa8C н
е где-нибудь, а здесь, со мной, у меня в кар
мане, в груди... Или вы признаете мою власт
ь со всеми последствиями такового призна
ния...
Уже вошли соответствующие лица: Гриб, Гра
б, Гроб.
Полковник. Сумасшедший. Немедленно вывес
ти.
Вальс. ...или начнётся такое разрушение... Ч
то вы делаете, оставьте меня, меня нельзя
трогать... я -- могу взорваться.
Его выводят силой.
Министр. Осторожно, вы ушибёте беднягу...
Занавес.
In the last stanza of his poem Neznakomka (“Incognita,” 1906) Blok says
that a treasure lies in his soul and the key is entrusted to him alone:
В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.
A treasure lies in my soul,
And the key belongs to me alone!
You are right, the drunken monster!
I know: in wine is truth.
One of Blok’s poems begins: Ya \xa8C Gamlet… (“I am Hamlet…”). In the
first stanza of his poem Rabotay, rabotay, rabotay… (“Work, work, work…”
1907) Blok mentions urodskiy gorb (an ugly hump):
Работай, работай, работай:
Ты будешь с уродским горбом
За долгой и честной работой,
За долгим и честным трудом.
Под праздник ― другим будет сладко,
Другой твои песни споёт,
С другими лихая солдатка
Пойдёт, подбочась, в хоровод.
Ты знай про себя, что не хуже
Другого плясал бы ― вон как!
Что мог бы стянуть и потуже
Свой золотом шитый кушак!
Что ростом и станом ты вышел
Статнее и краше других,
Что та молодица ― повыше
Других молодиц удалых!
В ней сила играющей крови,
Хоть смуглые щёки бледны,
Тонки её чёрные брови,
И строгие речи хмельны...
Ах, сладко, как сладко, так сладко
Работать, пока рассветёт,
И знать, что лихая солдатка
Ушла за село, в хоровод!
In the first line of the last stanza the word sladko (sweet) is repeated
three times. In his poem Shagi komandora (“The Knight Commander’s
Footsteps,” 1912) Blok mentions chyornyi, tikhiy, kak sova, motor (a black,
silent, as an owl, automobile), pen’ye petukha (the singing of a rooster)
and strakh poznavshiy Don Zhuan (Don Juan who got to know fear). In “The
Waltz Invention” Waltz (whom General Berg calls petukh, an irascible
person) asks the Generals why are they playing with a toy automobile. Son
compares Waltz to a planetary Don Juan and himself, to Leporello (Don Juan’
s valet):
Сон. Заметьте, что я ещё не знаю в точности
правил вашей игры, я только следую им ощуп
ью, по природной интуиции.
Вальс. В моей игре только одно правило: лю
бовь к человечеству.
Сон. Ишь куда хватили! Но это непоследоват
ельно: меня вы лишаете мелких прав Лепоре
лло, а сами метите в мировые Дон-Жуаны.
Вальс. Я ни минуты не думаю, что вы способ
ны понять мои замыслы. Мне надоело ждать,
кликните их, пора покончить со старым мир
ом. (Act Two)
Don Guan and Leporello are the characters in Pushkin’s little tragedy
Kamennyi gost’ (“The Stone Guest,” 1830). It is believed that Pushkin put
the last touches to it on the morning before his fatal duel.
Blok is the author of Dvenadtsat’ (“The Twelve,” 1918). In his essay
Krovavaya pishcha (“Bloody Food,” 1932) Khodasevich includes in the list
of martyred writers Pushkin and Blok and says that among those whom he knew
personally, with whom he shook hands eleven people (one of them was
Mayakovski) committed suicide:
И снова идёт череда: голодный Костров, ?бл
агополучный? Державин, преданный Екатери
не и преданный Екатериной; измученный зав
истниками Озеров; Дельвиг, сведённый в мо
гилу развратной женой и вежливым Бенкенд
орфом; обезумевший от ?свиных рыл? и сам се
бя уморивший Гоголь; дальше ― Кольцов, Ник
итин, Гончаров; заеденный друзьями и бежа
вший от них, от семьи куда глаза глядят, в
ночь, в смерть, Лев Толстой; задушенный Бл
ок, загнанный большевиками Гершензон, дов
едённый до петли Есенин. В русской литера
туре трудно найти счастливых; несчастлив
ых ― вот кого слишком довольно. Недаром Фе
т, образчик ?счастливого? русского писате
ля, кончил всё-таки тем, что схватил нож, ч
тобы зарезаться, и в эту минуту умер от ра
зрыва сердца. Такая смерть в семьдесят дв
а года не говорит о счастливой жизни. И, на
конец, последнее поколение: только из чис
ла моих знакомых, из тех, кого знал я личн
о, чьи руки жал,― одиннадцать человек конч
или самоубийством.
There are eleven generals in “The Waltz Invention.”
Alexey Sklyarenko
Search archive with Google:
http://www.google.com/advanced_search?q=site:listserv.ucsb.edu&HL=en
Contact the Editors: mailto:nabokv-l@utk.edu,dana.dragunoiu@gmail.com,shvabrin@humnet.ucla.edu
Zembla: http://www.libraries.psu.edu/nabokov/zembla.htm
Nabokv-L policies: http://web.utk.edu/~sblackwe/EDNote.htm
Nabokov Online Journal:" http://www.nabokovonline.com
AdaOnline: "http://www.ada.auckland.ac.nz/
The Nabokov Society of Japan's Annotations to Ada: http://vnjapan.org/main/ada/index.html
The VN Bibliography Blog: http://vnbiblio.com/
Search the archive with L-Soft: https://listserv.ucsb.edu/lsv-cgi-bin/wa?A0=NABOKV-L
Manage subscription options :http://listserv.ucsb.edu/lsv-cgi-bin/wa?SUBED1=NABOKV-L
painter Troshcheykin tells his wife Lyubov’ that he could not fall asleep
last night and mentions karusel’ krasok (a merry-go-round of colors) that
nearly drove him mad:
Трощейкин. Успокойся, матушка. Довольно! Е
сли я что-нибудь не так говорю, прости и по
жалей, а не кусайся. Между прочим, я почти
не спал эту ночь.
Любовь. Ложь.
Трощейкин. Я знал, что ты это скажешь!
Любовь. Ложь. Не знал.
Трощейкин. А всё-таки это так. Во-первых, у
меня всегда сердцебиение, когда полнолун
ие. И вот тут опять покалывало, -- я не пони
маю, что это такое... И всякие мысли... глаза
закрыты, а такая карусель красок, что с ум
а сойти. Люба, улыбнись, голуба. (Act One)
In VN’s novel Dar (“The Gift,” 1937) Strannolyubski (Chernyshevski’s
fictitious biographer) mentions karusel’ istiny (truth’s merry-go-round):
"В триаде, говорит Страннолюбский, кроетс
я смутный образ окружности, -- правящей вс
ем мыслимым бытием, которое в ней заключе
но безвыходно. Это -- карусель истины, ибо
истина всегда круглая; следовательно в ра
звитии форм жизни возможна некоторая изв
инительная кривизна: горб истины; но не бо
лее".
"There lies concealed in the triad," says Strannolyubski, "a vague image of
the circumference controlling all life of the mind, and the mind is confined
inescapably within it. This is truth's merry-go-round, for truth is always
round; consequently, in the development of life's forms a certain pardonable
curvature is possible: the hump of truth; but no more." (Chapter Four)
Gorb istiny (the hump of truth) mentioned by Strannolyubski brings to mind
Gorb, one of the eleven generals in VN’s play Izobretenie Val’sa (“The
Waltz Invention,” 1938). General Gorb is dumb and attempts to say something
using the deaf-and-dumb alphabet:
Герб. Погодите, погодите... Что это вы так...
Вот вы генерала Горба не спросили, -- почем
у вы его не спрашиваете?
Горб встаёт; он немой, но пытается что-то с
казать знаками.
Министр. К сожалению, я не понимаю языка н
емых. Лечились бы, если вы немой. Гадко! Ес
ть профессор, который научает... хотя бы мы
чанию. (Act Two)
The Minister of War does not understand what Gorb tries to say and tells him
that there is a Professor who teaches at least mychanie (mumbling). Gorb
(“The Hump,” 1923) is a poem by Mayakovski, the author of Prostoe kak
mychanie (“Simple as Mooing,” 1916). In his tetraptych Oblako v shtanakh
(“The Trousered Cloud,” 1915) Mayakovski addresses God and proposes to
make karusel’ na dereve izucheniya dobra i zla (a merry-go-round on the
tree of study of good and evil):
Давайте ― знаете ―
устроимте карусель
на дереве изучения добра и зла!
Вездесущий, ты будешь в каждом шкапу,
и вина такие расставим по столу,
чтоб захотелось пройтись в ки-ка-пу
хмурому Петру Апостолу.
А в рае опять поселим Евочек:
прикажи,―
сегодня ночью ж
со всех бульваров красивейших девочек
я натащу тебе. (4)
Mayakovski’s offer to bring God the prettiest girls from all boulevards and
populate the paradise with them reminds one of the whores procured by Son
(Trance) in “The Waltz Invention.” In VN’s play Son appears from a
wardrobe in the office of the Minister of War. In his poem Mayakovski
promises to the Omnipresent that he (God) will be in every wardrobe. The
gloomy Apostle Peter and vina (the wines) mentioned by Mayakovski bring to
mind Pyotr Nikolaevich (the famous writer), a guest at Antonina Pavlovna’s
birthday party who demands wine and criticizes his host’s cognac. The
famous writer in “The Event” is a mild cartoon of Ivan Bunin. In Bunin’s
story Petlistye ushi (“Loopy Ears,” 1916) Adam Sokolovich (the author’s
porte-parler) says that Dostoevski spilled Christ into all his cheap novels.
Then he goes and strangles a prostitute.
According to Pyotr Nikolaevich, he is an “antidulcinist” (enemy of sweet
meal):
Любовь. Чего же вам предложить? Этого?
Писатель. Нет. Я -- антидульцинист: противн
ик сладкого. А вот вина у вас нету? (Act Two)
Antidulcinist seems to hint at Dulcinea, Don Quixote’s beloved in
Cervantes’ novel. In his poem Ko vsemu (“To Everything,” 1916) included
in Prostoe kak mychanie Mayakovski says that lyubov’ (love) was only in his
fevered brain, asks to stop the course of a silly comedy and calls himself
velichayshiy Don-Kikhot (“the greatest Don Quixote”):
Любовь!
Только в моём
воспалённом
мозгу была ты!
Глупой комедии остановите ход!
Смотрите ―
срываю игрушки-латы
я
величайший Дон-Кихот!
At Antonina Pavlovna’s birthday party Pyotr Nikolaevich “quotes” Hamlet’
s words from his famous monologue:
Писатель. "Зад, -- как сказал бы Шекспир, -- з
ад из зык вещан". (Репортёру.) А что вы имее
те сказать, солнце моё? (Act Two)
“Zad, as Shakespeare would have said, zad is zyk veshchan.”
Gamlet i Don Kikhot (“Hamlet and Don Quixote,” 1860) is an essay by
Turgenev. The main character in Turgenev’s story Mumu (1852) is the deaf
and dumb serf Gerasim. At the end of Khokhlik (1867), Turgenev’s Russian
version of Charles Perrault’s fairy tale Riquet à la houppe (1697), the
hero’s gorb (hump) is mentioned:
Горб показался ей осанкой важного челове
ка, хромоту она нашла приятной походкой, к
осые глаза превратились в выразительные
очи, растерянный взгляд пошёл за признак
сильной любовной страсти, и даже большой
красный нос явился ей в воинственном, гер
ойском виде.
In “The Waltz Invention” General Berg, as he speaks over the ’phone to
the Minister of War, mentions starik Perro (old Perrault) who died last
night:
Министр. А нашего генерала я так огрел по
телефону, что, кажется, у него прошла пода
гра. Между прочим, знаете, кто нынче ночью
помер? Старик Перро, -- да, да. Вам придётся
поехать на похороны. И напомните мне завт
ра поговорить с Брутом насчёт пенсии для
вдовы. Они, оказывается, последнее время с
ильно нуждались, грустно, я этого даже не
знал. (Act One)
In “The Event” Vera (Lyubov’s younger sister) mentions Turgenev:
Вера. А помнишь, как он, бывало, приходил м
рачный и мрачно рассказывал что-нибудь ди
ко смешное. Или как мы втроём сидели на ве
ранде, и я знала, что вам до крика хочется,
чтоб я ушла, а я сидела в качалке и читала
Тургенева, а вы на диване, и я знала, что, к
ак только уйду, вы будете целоваться, и по
этому не уходила.
Любовь. Да, он меня безумно любил, безумно
невезучей любовью. Но бывали и другие мин
уты, -- совершенной тишины.
Вера. Когда папа умер и был продан наш дом
и сад, мне было обидно, что как-то в придач
у отдаётся всё, что было в углах нашёптан
о, нашучено, наплакано.
Любовь. Да, слёзы, озноб... Уехал по делам н
а два месяца, а тут подвернулся Алёша, с ме
чтами, с вёдрами краски. Я притворилась, ч
то меня закружило, -- да и Алёши было как-то
жаль. Он был такой детский, такой беспомощ
ный. И я тогда написала это ужасное письмо
Лёне: помнишь, мы смотрели с тобой посреди
ночи на почтовый ящик, где оно уже лежало,
и казалось, что ящик разбух и сейчас разор
вется, как бомба. (Act One)
Lyubov’s comparison of a mail box that contains her letter to Barbashin to
a bomb brings to mind bomba (a bomb) mentioned by Mayakovski in “The
Trousered Cloud:”
Выньте, гулящие, руки из брюк ―
берите камень, нож или бомбу,
а если у которого нету рук ―
пришёл чтоб и бился лбом бы! (3)
A esli u kotorogo netu ruk (and if some has no arms) brings to mind the
armless whore procured by Son:
Изабелла. А вот она умеет играть на рояле
ногами и даже тасовать колоду карт.
Сухощавая. Я родилась такой. Любители оче
нь ценят...
Вальс. Сон, да ведь она безрукая!
Сон. Вы просили разнообразия. Не знаю, чем
вам не потрафил... (Act Three)
The whore tells Waltz that Venus was also armless:
Сухощавая. Венера тоже была безрукая...
(ibid.)
In his poem Venera Milosskaya i Vyacheslav Polonski (“Venus of Milo and
Vyacheslav Polonski,” 1927) Mayakovski describes his visit to Louvre and
says that he parted with Venus of Milo without shaking hands because of
total absence of arms:
И пока
толпу очередную
загоняет Кук,
расстаёмся без рукопожатий
по причине полного отсутствия рук.
At Antonina Pavlovna’s birthday party Mme Vagabundov (Troshcheykin’s model
who speaks in verse) also mentions bomba:
Вагабундова.
Может быть, метнёт бомбу?
А, -- хватит апломбу?
Вот метнёт
и всех нас
сейчас -- сейчас
разорвёт. (Act Two)
When she visits the Troshcheykins, Vera wears new gloves:
Вера. Мама на машинке стучит, как зайчик н
а барабане. Пауза. Опять дождь, гадость. См
отри, новые перчатки. Дешёвенькие-дешёвен
ькие.
Любовь. У меня есть тоже обновка.
Вера. А, это интересно.
Любовь. Леонид вернулся.
Вера. Здорово! (Act One)
Vera’s new perchatki (gloves) bring to mind perchatki zamsh (a glove’s
chamois) mentioned by Mayakovski in “The Trousered Cloud:”
Вошла ты,
резкая, как ?нате!?,
муча перчатки замш,
сказала:
?Знаете ―
я выхожу замуж?. (1)
The girl with whom the author is in love tells him that she is going to
marry. In her letter to Barbashin (that made the mail box look like a bomb)
Lyubov’ told him that she married Troshcheykin.
At the end of “The Waltz Invention” Waltz confesses that his telemor
(Telemort) is in his breast and asks not to touch him, because he can
explode:
Вальс. Простак, тупица! Да поймите же, -- я и
стреблю весь мир! Вы не верите? Ах, вы не ве
рите? Так и быть, -- откроюсь вам: машина \xa8C н
е где-нибудь, а здесь, со мной, у меня в кар
мане, в груди... Или вы признаете мою власт
ь со всеми последствиями такового призна
ния...
Уже вошли соответствующие лица: Гриб, Гра
б, Гроб.
Полковник. Сумасшедший. Немедленно вывес
ти.
Вальс. ...или начнётся такое разрушение... Ч
то вы делаете, оставьте меня, меня нельзя
трогать... я -- могу взорваться.
Его выводят силой.
Министр. Осторожно, вы ушибёте беднягу...
Занавес.
In the last stanza of his poem Neznakomka (“Incognita,” 1906) Blok says
that a treasure lies in his soul and the key is entrusted to him alone:
В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.
A treasure lies in my soul,
And the key belongs to me alone!
You are right, the drunken monster!
I know: in wine is truth.
One of Blok’s poems begins: Ya \xa8C Gamlet… (“I am Hamlet…”). In the
first stanza of his poem Rabotay, rabotay, rabotay… (“Work, work, work…”
1907) Blok mentions urodskiy gorb (an ugly hump):
Работай, работай, работай:
Ты будешь с уродским горбом
За долгой и честной работой,
За долгим и честным трудом.
Под праздник ― другим будет сладко,
Другой твои песни споёт,
С другими лихая солдатка
Пойдёт, подбочась, в хоровод.
Ты знай про себя, что не хуже
Другого плясал бы ― вон как!
Что мог бы стянуть и потуже
Свой золотом шитый кушак!
Что ростом и станом ты вышел
Статнее и краше других,
Что та молодица ― повыше
Других молодиц удалых!
В ней сила играющей крови,
Хоть смуглые щёки бледны,
Тонки её чёрные брови,
И строгие речи хмельны...
Ах, сладко, как сладко, так сладко
Работать, пока рассветёт,
И знать, что лихая солдатка
Ушла за село, в хоровод!
In the first line of the last stanza the word sladko (sweet) is repeated
three times. In his poem Shagi komandora (“The Knight Commander’s
Footsteps,” 1912) Blok mentions chyornyi, tikhiy, kak sova, motor (a black,
silent, as an owl, automobile), pen’ye petukha (the singing of a rooster)
and strakh poznavshiy Don Zhuan (Don Juan who got to know fear). In “The
Waltz Invention” Waltz (whom General Berg calls petukh, an irascible
person) asks the Generals why are they playing with a toy automobile. Son
compares Waltz to a planetary Don Juan and himself, to Leporello (Don Juan’
s valet):
Сон. Заметьте, что я ещё не знаю в точности
правил вашей игры, я только следую им ощуп
ью, по природной интуиции.
Вальс. В моей игре только одно правило: лю
бовь к человечеству.
Сон. Ишь куда хватили! Но это непоследоват
ельно: меня вы лишаете мелких прав Лепоре
лло, а сами метите в мировые Дон-Жуаны.
Вальс. Я ни минуты не думаю, что вы способ
ны понять мои замыслы. Мне надоело ждать,
кликните их, пора покончить со старым мир
ом. (Act Two)
Don Guan and Leporello are the characters in Pushkin’s little tragedy
Kamennyi gost’ (“The Stone Guest,” 1830). It is believed that Pushkin put
the last touches to it on the morning before his fatal duel.
Blok is the author of Dvenadtsat’ (“The Twelve,” 1918). In his essay
Krovavaya pishcha (“Bloody Food,” 1932) Khodasevich includes in the list
of martyred writers Pushkin and Blok and says that among those whom he knew
personally, with whom he shook hands eleven people (one of them was
Mayakovski) committed suicide:
И снова идёт череда: голодный Костров, ?бл
агополучный? Державин, преданный Екатери
не и преданный Екатериной; измученный зав
истниками Озеров; Дельвиг, сведённый в мо
гилу развратной женой и вежливым Бенкенд
орфом; обезумевший от ?свиных рыл? и сам се
бя уморивший Гоголь; дальше ― Кольцов, Ник
итин, Гончаров; заеденный друзьями и бежа
вший от них, от семьи куда глаза глядят, в
ночь, в смерть, Лев Толстой; задушенный Бл
ок, загнанный большевиками Гершензон, дов
едённый до петли Есенин. В русской литера
туре трудно найти счастливых; несчастлив
ых ― вот кого слишком довольно. Недаром Фе
т, образчик ?счастливого? русского писате
ля, кончил всё-таки тем, что схватил нож, ч
тобы зарезаться, и в эту минуту умер от ра
зрыва сердца. Такая смерть в семьдесят дв
а года не говорит о счастливой жизни. И, на
конец, последнее поколение: только из чис
ла моих знакомых, из тех, кого знал я личн
о, чьи руки жал,― одиннадцать человек конч
или самоубийством.
There are eleven generals in “The Waltz Invention.”
Alexey Sklyarenko
Search archive with Google:
http://www.google.com/advanced_search?q=site:listserv.ucsb.edu&HL=en
Contact the Editors: mailto:nabokv-l@utk.edu,dana.dragunoiu@gmail.com,shvabrin@humnet.ucla.edu
Zembla: http://www.libraries.psu.edu/nabokov/zembla.htm
Nabokv-L policies: http://web.utk.edu/~sblackwe/EDNote.htm
Nabokov Online Journal:" http://www.nabokovonline.com
AdaOnline: "http://www.ada.auckland.ac.nz/
The Nabokov Society of Japan's Annotations to Ada: http://vnjapan.org/main/ada/index.html
The VN Bibliography Blog: http://vnbiblio.com/
Search the archive with L-Soft: https://listserv.ucsb.edu/lsv-cgi-bin/wa?A0=NABOKV-L
Manage subscription options :http://listserv.ucsb.edu/lsv-cgi-bin/wa?SUBED1=NABOKV-L