Subject
mooing,
harakiri & human language in The Waltz Invention; painted ghosts,
zad & harakiri in The Event
harakiri & human language in The Waltz Invention; painted ghosts,
zad & harakiri in The Event
From
Date
Body
In Izobretenie Val’sa (“The Waltz Invention,” 1938) the Minister of War mentions mychanie (mumbling):
Герб. Погодите, погодите... Что это вы так... Вот вы генерала Горба не спросили, -- почему вы его не спрашиваете?
Горб встаёт; он немой, но пытается что-то сказать знаками.
Министр. К сожалению, я не понимаю языка немых. Лечились бы, если вы немой. Гадко! Есть профессор, который научает... хотя бы мычанию.
Голоса. Расскажите! Ах, расскажите! Очень просим! Это интересно! (Act Two)
General Gorb is dumb and attempts to say something using the deaf-and-dumb alphabet. The Minister of War does not understand Gorb and tells him that there is a Professor who teaches at least mychanie. The generals ask the Minister to tell them more about it and exclaim “eto interesno (this is interesting)!” In VN’s play Sobytie (“The Event,” 1938) Mme Vagabundov uses the same exclamation and asks Kuprikov to tell everybody what he knows:
Куприков (Любови). Честь имею... Я сообщил вашему супругу всё, что мне известно.
Вагабундова. Ах, это интересно! Расскажите, что вам известно! (Act Two)
Gorb (“The Hump,” 1923) is a poem by Mayakovski, the author Prostoe kak mychanie (“Simple as Mooing,” 1916). In his essay on Mayakovski, Dekol’tirovannaya loshad’ (“The Horse in a Décolleté Dress,” 1927), Khodasevich points out that the void, the null significance of zaumnaya (unintelligible, futuristic) poetry Mayakovski filled with new subject matter: loshadinym, skotskim, prostym kak mychanie (horsey, bestial, simple as mooing):
Он первый сделал пошлость и грубость не материалом, но смыслом поэзии. Грубиян и пошляк заржали из его стихов: "Вот мы! Мы мыслим!" Пустоту, нулевую значимость заумной поэзии он заполнил новым содержанием: лошадиным, скотским, "простым, как мычание". На место кретина стал хам. И хам стал "голосом масс".
In his poem Zhiv Bog! Umyon, a ne zaumen… (“God alive! I'm not beyond coherence…” 1923) Khodasevich says that only skot (the cattle) moos and bellows zaumno (unintelligibly):
Жив Бог! Умён, а не заумен,
Хожу среди своих стихов,
Как непоблажливый игумен
Среди смиренных чернецов.
Пасу послушливое стадо
Я процветающим жезлом.
Ключи таинственного сада
Звенят на поясе моём.
Я - чающий и говорящий.
Заумно, может быть, поёт
Лишь ангел, Богу предстоящий, -
Да Бога не узревший скот
Мычит заумно и ревёт.
А я - не ангел осиянный,
Не лютый змий, не глупый бык.
Люблю из рода в род мне данный
Мой человеческий язык:
Его суровую свободу,
Его извилистый закон...
О, если б мой предсмертный стон
Облечь в отчетливую оду!
God alive! I'm not beyond coherence:
mindfully, I walk among my poems
like a disobliging abbot
among his humble monks.
I shepherd my obedient flock
with a staff that's bursting into bloom.
The keys to the mysterious garden
hang clinking at my belt.
I ponder hopefully, I pronounce.
Metalogical? Maybe the angel
that stands in the presence of God to sing,
or the oxen that don't even recognize God,
way beyond thought as they moo and bellow.
But I'm no angel of brightness,
no cruel serpent, no idiot bull.
I love my human language
Given to me from generation to generation:
I love its rigorous freedom,
I love its twisting law...
Oh, if I could wrap my last expiring groan
in an articulate ode!
(Transl. Peter Daniels)
Klyuchi tainstvennogo sada (the keys of a mysterious garden) in Khodasevich’s poem bring to mind klyuch ot sada (the key of the garden) mentioned by Waltz in his “king’s speech:”
Вальс. О, вижу я -- вы жаждете вкусить сей жизни новой, жизни настоящей: вполне свободен только призрак, муть, а жизнь должна всегда ограду чуять, вещественный предел, -- чтоб бытием себя сознать. Я вам даю ограду. Вьюном забот и розами забав вы скрасите и скроете её, -- но у меня хранится ключ от сада... Господин Президент, вы тоже не замечаете заводного автомобильчика, который эти господа пускают между собой по столу? Нет, не видите? А я думал, что, благодаря некоторой вашей особенности, вы как раз в состоянии заметить невидимое. (Act Two)
According to Waltz, only prizrak (a ghost) is absolutely free. In “The Event” Lyubov’ calls the guests at her mother’s birthday party krashenye prizraki (painted ghosts):
Любовь. Алёша, я не могу больше.
Трощейкин. И я не могу.
Любовь. Наш самый страшный день...
Трощейкин. Наш последний день...
Любовь. ...обратился в фантастический фарс. От этих крашеных призраков нельзя ждать ни спасения, ни сочувствия. (Act Two)
One of the guests at Antonina Pavlovna’s birthday party, the famous writer, “quotes” Hamlet’s words from his famous monologue, pronouncing the English word that like Russian zad (hind quarters, buttocks):
Писатель. "Зад, -- как сказал бы Шекспир, -- зад из зык вещан". (Репортёру.) А что вы имеете сказать, солнце моё? (Act Two)
In “The Horse in a Décolleté Dress” Khodasevich quotes a poem by Mayakovski in which zad is mentioned:
И наконец -- последний, решительный признак старости: желание казаться молодым, не отставать от молодежи.
"Я кажусь вам академиком с большим задом?" -- спрашивает Маяковский -- и тут же миролюбиво-заискивающе предлагает: "Оставим распределение орденов и наградных, бросим, товарищи, наклеивать ярлычки".
Zad is zyk veshchan (“that is the question” in the famous writer’s pronunciation) brings to mind the examples of zaumnaya poetry quoted by Khodasevich in his essay on Mayakovski (dyr bul shchyl, etc.). Remarkably, in “The Waltz Invention” Waltz uses the phrase vot v chyom vopros (that is the question):
Полковник (к Вальсу). Нет, пожалуйста, отодвиньтесь. Я хочу быть рядом с моим начальником.
Вальс. Мне здесь удобнее.
Полковник. А я вам говорю...
Сон. Господа, не ссорьтесь. (К министру.) Ну что, додумали?
Министр. Ответственность колоссальна... решимости никакой... возможность оказаться в смешном положении -- невыносима... Президент выпустит на меня общественное мнение... меня разорвут...
Вальс. Это теперь совершенно не важно. Я спрашиваю вас, желаете ли вы ещё демонстраций или вам достаточно сегодняшней? Вот в чём вопрос. (Act One)
The Colonel wants to sit on a chair occupied by Waltz and asks him to move. When Waltz makes his “king’s speech,” the Minister of War (whose chair is occupied by Waltz) listens to it sitting on the edge of the chair offered to him by Son (Trance):
Сон. Тише, господа, тише. Сейчас, по-видимому, будет произнесена речь. Дорогой министр, вам придётся сесть на мой стул, я вам могу дать краешек, ваше место теперь занято. Мне очень интересно, что он скажет.
Вальс. Вниманье, господа! Я объявляю начало новой жизни. Здравствуй, жизнь!
Герб. Встать?
Гроб. Нужно встать?
Вальс. Вы можете и сидя и лёжа слушать. (Act Two)
A moment before the Colonel mentions harakiri and the Minister of War asks for a knife in order to stab himself:
Полковник. Перед тем как произвести харакири, я ещё раз поднимаю голос и твёрдо повторяю: отправьте этого человека в сумасшедший дом.
Вальс. Я думаю, не стоит ждать Президента. Приступим. Потеснитесь, пожалуйста, а то мне тут неудобно. Теперь извольте меня выслушать.
Министр (опускается на пол). Господин изобретатель, я очень старый, очень почтенный человек, -- и видите, я перед вами стою на коленях. Продайте нам ваш аппаратик!
Голоса. Что вы, что вы... Вставайте, ваше высокопревосходительство...
Перед кем... Где это видано...
Полковник. Не могу смотреть на это унижение.
Министр. Умоляю вас... Нет, оставьте меня, -- я его умолю... Сжальтесь... Любую цену... Умоляю...
Вальс. Уберите его, пожалуйста. Он мне замусолил панталоны.
Министр (встал). Дайте мне что-нибудь острое! Полковник, мы с вами вместе умрём. Дорогой мой полковник... Какие страшные переживания... Скорей кинжал! (К Грабу.) Что это?
Граб. Разрезательный нож. Я не знаю -- это Бург мне передал.
Голоса. Ах, покажите, как это делается... Попробуйте этим... Чудно выйдет... Просим...
Полковник. Предатели! (ibid.)
According to Lyubov’, Barbashin himself confessed that he had a terrible temper, ne kharakter, a kharakiri (not character, but harakiri):
Любовь. Ещё бы. У него был ужасающий характер. Сам признавался, что не характер, а харакири. Бесконечно, бессмысленно донимал ревностью, настроениями, всякими своими заскоками. А всё-таки это было самое-самое лучшее моё время. (Act One)
In his poem “God Alive!” Khodasevich says that he loves his chelovecheskiy yazyk (human language). According to Waltz, he speaks an ideally precise human language (ideal’no tochnym chelovecheskim yazykom) given to us by nature for the purpose of instantaneous communication:
Вальс. Я черпаю из последних запасов. Я говорю с вами идеально точным человеческим языком, данным нам природой для мгновенной передачи мысли. Воспользуйтесь этой возможностью понять. О, знаю, что, когда представлю вам
доказательство моей силы, вы мне выкажете куда больше внимания... Но сначала я хочу позволить себе роскошь чистого слова, без наглядных пособий и предметных угроз. Прошу вас, переключите ваш разум, дайте мне доступ к нему, -- право же, моё изобретение стоит этого! (Act One)
Khodasevich wished he could wrap his last expiring groan in an articulate ode. VN’s play “The Waltz Invention” seems to be the last expiring groan of Lyubov’, Troshcheykin’s wife in “The Event.” The event that does not happen in Sobytie happens two days later, when Lyubov’ commits suicide. Like Shakespeare’s Othello (whom Troshcheykin mentions at the beginning of “The Event”), Lyubov’ stabs herself and in the “sleep of death” dreams of Waltz and his telemor (Telemort or Telethanasia).
Alexey Sklyarenko
Search archive with Google:
http://www.google.com/advanced_search?q=site:listserv.ucsb.edu&HL=en
Contact the Editors: mailto:nabokv-l@utk.edu,dana.dragunoiu@gmail.com,shvabrin@humnet.ucla.edu
Zembla: http://www.libraries.psu.edu/nabokov/zembla.htm
Nabokv-L policies: http://web.utk.edu/~sblackwe/EDNote.htm
Nabokov Online Journal:" http://www.nabokovonline.com
AdaOnline: "http://www.ada.auckland.ac.nz/
The Nabokov Society of Japan's Annotations to Ada: http://vnjapan.org/main/ada/index.html
The VN Bibliography Blog: http://vnbiblio.com/
Search the archive with L-Soft: https://listserv.ucsb.edu/lsv-cgi-bin/wa?A0=NABOKV-L
Manage subscription options :http://listserv.ucsb.edu/lsv-cgi-bin/wa?SUBED1=NABOKV-L
Герб. Погодите, погодите... Что это вы так... Вот вы генерала Горба не спросили, -- почему вы его не спрашиваете?
Горб встаёт; он немой, но пытается что-то сказать знаками.
Министр. К сожалению, я не понимаю языка немых. Лечились бы, если вы немой. Гадко! Есть профессор, который научает... хотя бы мычанию.
Голоса. Расскажите! Ах, расскажите! Очень просим! Это интересно! (Act Two)
General Gorb is dumb and attempts to say something using the deaf-and-dumb alphabet. The Minister of War does not understand Gorb and tells him that there is a Professor who teaches at least mychanie. The generals ask the Minister to tell them more about it and exclaim “eto interesno (this is interesting)!” In VN’s play Sobytie (“The Event,” 1938) Mme Vagabundov uses the same exclamation and asks Kuprikov to tell everybody what he knows:
Куприков (Любови). Честь имею... Я сообщил вашему супругу всё, что мне известно.
Вагабундова. Ах, это интересно! Расскажите, что вам известно! (Act Two)
Gorb (“The Hump,” 1923) is a poem by Mayakovski, the author Prostoe kak mychanie (“Simple as Mooing,” 1916). In his essay on Mayakovski, Dekol’tirovannaya loshad’ (“The Horse in a Décolleté Dress,” 1927), Khodasevich points out that the void, the null significance of zaumnaya (unintelligible, futuristic) poetry Mayakovski filled with new subject matter: loshadinym, skotskim, prostym kak mychanie (horsey, bestial, simple as mooing):
Он первый сделал пошлость и грубость не материалом, но смыслом поэзии. Грубиян и пошляк заржали из его стихов: "Вот мы! Мы мыслим!" Пустоту, нулевую значимость заумной поэзии он заполнил новым содержанием: лошадиным, скотским, "простым, как мычание". На место кретина стал хам. И хам стал "голосом масс".
In his poem Zhiv Bog! Umyon, a ne zaumen… (“God alive! I'm not beyond coherence…” 1923) Khodasevich says that only skot (the cattle) moos and bellows zaumno (unintelligibly):
Жив Бог! Умён, а не заумен,
Хожу среди своих стихов,
Как непоблажливый игумен
Среди смиренных чернецов.
Пасу послушливое стадо
Я процветающим жезлом.
Ключи таинственного сада
Звенят на поясе моём.
Я - чающий и говорящий.
Заумно, может быть, поёт
Лишь ангел, Богу предстоящий, -
Да Бога не узревший скот
Мычит заумно и ревёт.
А я - не ангел осиянный,
Не лютый змий, не глупый бык.
Люблю из рода в род мне данный
Мой человеческий язык:
Его суровую свободу,
Его извилистый закон...
О, если б мой предсмертный стон
Облечь в отчетливую оду!
God alive! I'm not beyond coherence:
mindfully, I walk among my poems
like a disobliging abbot
among his humble monks.
I shepherd my obedient flock
with a staff that's bursting into bloom.
The keys to the mysterious garden
hang clinking at my belt.
I ponder hopefully, I pronounce.
Metalogical? Maybe the angel
that stands in the presence of God to sing,
or the oxen that don't even recognize God,
way beyond thought as they moo and bellow.
But I'm no angel of brightness,
no cruel serpent, no idiot bull.
I love my human language
Given to me from generation to generation:
I love its rigorous freedom,
I love its twisting law...
Oh, if I could wrap my last expiring groan
in an articulate ode!
(Transl. Peter Daniels)
Klyuchi tainstvennogo sada (the keys of a mysterious garden) in Khodasevich’s poem bring to mind klyuch ot sada (the key of the garden) mentioned by Waltz in his “king’s speech:”
Вальс. О, вижу я -- вы жаждете вкусить сей жизни новой, жизни настоящей: вполне свободен только призрак, муть, а жизнь должна всегда ограду чуять, вещественный предел, -- чтоб бытием себя сознать. Я вам даю ограду. Вьюном забот и розами забав вы скрасите и скроете её, -- но у меня хранится ключ от сада... Господин Президент, вы тоже не замечаете заводного автомобильчика, который эти господа пускают между собой по столу? Нет, не видите? А я думал, что, благодаря некоторой вашей особенности, вы как раз в состоянии заметить невидимое. (Act Two)
According to Waltz, only prizrak (a ghost) is absolutely free. In “The Event” Lyubov’ calls the guests at her mother’s birthday party krashenye prizraki (painted ghosts):
Любовь. Алёша, я не могу больше.
Трощейкин. И я не могу.
Любовь. Наш самый страшный день...
Трощейкин. Наш последний день...
Любовь. ...обратился в фантастический фарс. От этих крашеных призраков нельзя ждать ни спасения, ни сочувствия. (Act Two)
One of the guests at Antonina Pavlovna’s birthday party, the famous writer, “quotes” Hamlet’s words from his famous monologue, pronouncing the English word that like Russian zad (hind quarters, buttocks):
Писатель. "Зад, -- как сказал бы Шекспир, -- зад из зык вещан". (Репортёру.) А что вы имеете сказать, солнце моё? (Act Two)
In “The Horse in a Décolleté Dress” Khodasevich quotes a poem by Mayakovski in which zad is mentioned:
И наконец -- последний, решительный признак старости: желание казаться молодым, не отставать от молодежи.
"Я кажусь вам академиком с большим задом?" -- спрашивает Маяковский -- и тут же миролюбиво-заискивающе предлагает: "Оставим распределение орденов и наградных, бросим, товарищи, наклеивать ярлычки".
Zad is zyk veshchan (“that is the question” in the famous writer’s pronunciation) brings to mind the examples of zaumnaya poetry quoted by Khodasevich in his essay on Mayakovski (dyr bul shchyl, etc.). Remarkably, in “The Waltz Invention” Waltz uses the phrase vot v chyom vopros (that is the question):
Полковник (к Вальсу). Нет, пожалуйста, отодвиньтесь. Я хочу быть рядом с моим начальником.
Вальс. Мне здесь удобнее.
Полковник. А я вам говорю...
Сон. Господа, не ссорьтесь. (К министру.) Ну что, додумали?
Министр. Ответственность колоссальна... решимости никакой... возможность оказаться в смешном положении -- невыносима... Президент выпустит на меня общественное мнение... меня разорвут...
Вальс. Это теперь совершенно не важно. Я спрашиваю вас, желаете ли вы ещё демонстраций или вам достаточно сегодняшней? Вот в чём вопрос. (Act One)
The Colonel wants to sit on a chair occupied by Waltz and asks him to move. When Waltz makes his “king’s speech,” the Minister of War (whose chair is occupied by Waltz) listens to it sitting on the edge of the chair offered to him by Son (Trance):
Сон. Тише, господа, тише. Сейчас, по-видимому, будет произнесена речь. Дорогой министр, вам придётся сесть на мой стул, я вам могу дать краешек, ваше место теперь занято. Мне очень интересно, что он скажет.
Вальс. Вниманье, господа! Я объявляю начало новой жизни. Здравствуй, жизнь!
Герб. Встать?
Гроб. Нужно встать?
Вальс. Вы можете и сидя и лёжа слушать. (Act Two)
A moment before the Colonel mentions harakiri and the Minister of War asks for a knife in order to stab himself:
Полковник. Перед тем как произвести харакири, я ещё раз поднимаю голос и твёрдо повторяю: отправьте этого человека в сумасшедший дом.
Вальс. Я думаю, не стоит ждать Президента. Приступим. Потеснитесь, пожалуйста, а то мне тут неудобно. Теперь извольте меня выслушать.
Министр (опускается на пол). Господин изобретатель, я очень старый, очень почтенный человек, -- и видите, я перед вами стою на коленях. Продайте нам ваш аппаратик!
Голоса. Что вы, что вы... Вставайте, ваше высокопревосходительство...
Перед кем... Где это видано...
Полковник. Не могу смотреть на это унижение.
Министр. Умоляю вас... Нет, оставьте меня, -- я его умолю... Сжальтесь... Любую цену... Умоляю...
Вальс. Уберите его, пожалуйста. Он мне замусолил панталоны.
Министр (встал). Дайте мне что-нибудь острое! Полковник, мы с вами вместе умрём. Дорогой мой полковник... Какие страшные переживания... Скорей кинжал! (К Грабу.) Что это?
Граб. Разрезательный нож. Я не знаю -- это Бург мне передал.
Голоса. Ах, покажите, как это делается... Попробуйте этим... Чудно выйдет... Просим...
Полковник. Предатели! (ibid.)
According to Lyubov’, Barbashin himself confessed that he had a terrible temper, ne kharakter, a kharakiri (not character, but harakiri):
Любовь. Ещё бы. У него был ужасающий характер. Сам признавался, что не характер, а харакири. Бесконечно, бессмысленно донимал ревностью, настроениями, всякими своими заскоками. А всё-таки это было самое-самое лучшее моё время. (Act One)
In his poem “God Alive!” Khodasevich says that he loves his chelovecheskiy yazyk (human language). According to Waltz, he speaks an ideally precise human language (ideal’no tochnym chelovecheskim yazykom) given to us by nature for the purpose of instantaneous communication:
Вальс. Я черпаю из последних запасов. Я говорю с вами идеально точным человеческим языком, данным нам природой для мгновенной передачи мысли. Воспользуйтесь этой возможностью понять. О, знаю, что, когда представлю вам
доказательство моей силы, вы мне выкажете куда больше внимания... Но сначала я хочу позволить себе роскошь чистого слова, без наглядных пособий и предметных угроз. Прошу вас, переключите ваш разум, дайте мне доступ к нему, -- право же, моё изобретение стоит этого! (Act One)
Khodasevich wished he could wrap his last expiring groan in an articulate ode. VN’s play “The Waltz Invention” seems to be the last expiring groan of Lyubov’, Troshcheykin’s wife in “The Event.” The event that does not happen in Sobytie happens two days later, when Lyubov’ commits suicide. Like Shakespeare’s Othello (whom Troshcheykin mentions at the beginning of “The Event”), Lyubov’ stabs herself and in the “sleep of death” dreams of Waltz and his telemor (Telemort or Telethanasia).
Alexey Sklyarenko
Search archive with Google:
http://www.google.com/advanced_search?q=site:listserv.ucsb.edu&HL=en
Contact the Editors: mailto:nabokv-l@utk.edu,dana.dragunoiu@gmail.com,shvabrin@humnet.ucla.edu
Zembla: http://www.libraries.psu.edu/nabokov/zembla.htm
Nabokv-L policies: http://web.utk.edu/~sblackwe/EDNote.htm
Nabokov Online Journal:" http://www.nabokovonline.com
AdaOnline: "http://www.ada.auckland.ac.nz/
The Nabokov Society of Japan's Annotations to Ada: http://vnjapan.org/main/ada/index.html
The VN Bibliography Blog: http://vnbiblio.com/
Search the archive with L-Soft: https://listserv.ucsb.edu/lsv-cgi-bin/wa?A0=NABOKV-L
Manage subscription options :http://listserv.ucsb.edu/lsv-cgi-bin/wa?SUBED1=NABOKV-L